Воины Крови и Мечты - Желязны Роджер Джозеф. Страница 31

— Петь и танцевать? — По ее лицу пробежала тень сомнения. — С какой стати им петь и танцевать? Это так старомодно.

— Все реальные рабочие и крестьяне поют и танцуют, — заметил я.

— О… да, в таком случае это будет реализм.

— Единственное, о чем я хочу спросить… как ты полагаешь, старый мастер Чиянь не будет возражать, если я куплю пианино и притащу его на баржу?

Короче, пианино я купил, а затем начал испытывать в полном объеме муки творчества, подбирая аккорды, бормоча под нос рифмы и исписывая пачки бумаги. Не имея опыта сочинения мюзиклов, я не осознавал, каким пыткам собираюсь себя подвергнуть. Особенно меня угнетала проблема перевода — я заметил, что сочиняю по-английски, а потом вынужден переводить излитые чувства на северокитайский. Ю-лан я держал в курсе дел, пел ей некоторые арии, и она очень воодушевилась. Я припомнил некоторые вещички из мюзиклов, которые привозили европейские театры, гастролировавшие на Востоке, и включил в свою пьесу кое-что из услышанного в исполнении Джерома Керна, Гая Болтона и Юби Блейк. В конце концов я понял, что мне есть чем гордиться — пьеса получилась гораздо лучше, чем высокопарный бред Чияня-младшего. Итак, я созвал своих друзей-революционеров на прогон.

Я уселся за пианино и разогрел пальцы, сыграв несколько тактов.

— Название, — объявил я, — «Зови меня товарищем».

Молодой Чиянь скептически посмотрел на меня и свернул сигарету.

— Наша история начинается, — продолжал я, — смешанным хором мужчин-докеров и женщин-текстильщиц. Они поют:

Небесный Мандат у нас отобрали,

Угнетатели черное дело задумали,

Нас разорили, нас обобрали —

Небесный Мандат у нас отобра-а-а-а-ли-и-и.

— Что это за ссылка на Небесный Мандат! — воскликнул молодой Чиянь. — Это же просто дурацкое суеверие, которым пользовался класс феодалов, чтобы оправдать вековое угнетение народа!

— Его также могут использовать революционеры, чтобы оправдать попытки свержения правительства, — заметил я.

— Совершенно верно! — сказала Ю-лан. Некоторое время я грелся в лучах ее одобрения, затем закончил песню.

— А теперь появляется герой, — сказал я. — Его зовут Простак Чу, он докер. Чтобы представиться публике, он исполняет сольный танец. Небольшие брыкалочки, «через холмик», «через канавку»… Нечто зажигательное, чтобы увлечь аудиторию.

— Через холмик, — удивился молодой Чиянь. — Через канавку! Что это за па?

— Новые, очень революционные, — сообщил я. — Изобретены угнетенными классами Соединенных Штатов. Наверное, мне самому следует исполнить эту роль, поскольку я знаю эти па. В общем, Простак-Чу попал впросак, потому что Старый Денежный Мешок, его босс, мало ему платит и он не может жениться на мисс Чонг, девушке своей мечты.

— Танцы! — придирался Чиянь. — Любовная история! Что это ерунда? Какое отношение все это имеет к неизбежному прогрессивному ходу истории?

Несмотря на несправедливую критику, мне удалось провести Простака Чу и мисс Чонг через первый любовный дуэт.

— Абсурд какой-то! — закричал Чиянь. — В этой пьесе нет никакого идеологического содержания!

— Мы как раз, — сказал я, — к нему подходим. С этого момента в действие включаются персонажи, близкие и понятные пролетарской аудитории, которым она готова сопереживать. Один из них — Чан-Организатор. Это блестящий интеллектуал, учившийся в Москве, он прибыл, чтобы организовать докеров. — Я нерешительно помедлил. — Как вы думаете, кто мог бы его сыграть?

— Хм-м, — неопределенно промычал он.

— Вот его песня, — сказал я.

Как много в жизни тайн зловещих,

Но мы их встретим без смирения.

Мы знаем верный взгляд на вещи — (единственно верный взгляд) — научное мировоззре-е-е-ни-е-е-е.

— Хм-м, — вновь промычал Чиянь, поглаживая подбородок.

Я покорил его, вложив в уста Организатора все правильные аргументы, которые Чиянь считал наиболее важными в искусстве; себе же я оставил все дуэты с Ю-лан, ради которых, собственно, и затеял всю эту кутерьму. В конце пьесы докеры объединяются, Старый Денежный Мешок посрамлен, а Простак Чу и мисс Чонг щебечут в объятиях друг друга.

Мы немедленно принялись за репетиции, и подготовили премьеру в рекордное время. В этом заключается преимущество работы с китайскими театральными компаниями: каждый актер обучен всему, включая пение, танцы, пантомиму, драматическое искусство и музыку, кроме того, все приучены быстро заучивать наизусть большие роли, поэтому китайская труппа осваивает новые постановки со скоростью, недоступной Биллу Робинсону.

На первую премьеру, которая состоялась в арендованном складе, пустующем по случаю забастовки, публики собралось немного, причем большую часть составляли профсоюзные деятели, которые, кажется, приходили смотреть на драматические потуги молодого Чияня с целью проверить свою стойкость и способность выдержать пытки в японских застенках. Я испытал обычные премьерные муки, желая, чтобы вместо нанятого оркестра, привыкшего играть на похоронах, здесь вдруг оказались «Айс Ритм Кингс». Но в тот самый момент, когда я вышел на сцену, я сразу же понял, что все будет хорошо. Проделывая свои «холмики» и «канавки», я услышал восторженные вздохи публики и понял, что произвел впечатление, а когда я впервые взял Ю-лан за руки и завел наш первый дуэт, стало ясно, премьера состоялась.

Короче, это был шок. Публика совершенно ошалела от восторга. Нас вызывали на бис пятнадцать раз, и в конце вечера Ю-лан поцеловала меня так, что стало понятно: наши тщательные репетиции не пропали даром.

Пьеса шла каждый день с нарастающим успехом, аудитория увеличивалась, энтузиазм перехлестывал через край. Люди приводили своих родителей, детей, деревенских родственников. К стачке присоединились текстильщики, шахтеры и фабричные рабочие, и за неимением других занятий они стекались к нам тысячами. Зрители приносили еду, как на пикник, и бутылки вина. Некоторые приходили так часто, что выучили все песни и начали подпевать актерам. Когда я впервые увидел, как пятьсот человек в унисон поют о «научном мировоззре-е-е-ни-и-и-и», я, подобно создателю доктора Франкенштейна, начал задумываться о том, что же я такое сотворил.

Однако подобные мысли занимали меня недолго, поскольку теперь каждую минуту вне сцены я проводил с Ю-лан. И хотя я склонен опустить над нашими отношениями то, что более искусные писатели назвали бы «завесой стыдливости», замечу все же, что наши любовные дуэты продолжались еще долго после финального занавеса и что моя спальная каюта на барже пустовала по нескольку дней кряду.

Все это, безусловно, производило на меня ошеломляющее и пьянящее впечатление. Во-первых, это был первый сценический триумф, а во-вторых, но далеко не в последних, я мог проводить все свободное время с Ю-лан. Сидя за пианино и глядя в ее, как сказал бы более опытный писатель, «бездонные глаза», я наигрывал сентиментальные песенки вроде «Чай для двоих» или «Глубоко в моем сердце, родная». Учил я ее и более смелым ариям из «Роз-Мари», в результате чего часов в пять утра из баржи вылетала трель из «Индейского зова любви» и неслась над безмолвными и, безусловно, слегка удивленными доками Циньдао.

Любая идиллия, увы, должна закончиться, и мы пали жертвой собственного успеха. Всякая пьеса, проповедующая мятеж и собирающая тысячные аудитории бастующих рабочих, намеревающихся сбросить своих угнетателей, неизбежно вызывает интерес этих самых угнетателей. Полагаю, я бы сумел предвидеть это, если бы не был столь опьянен Ю-лан и собственным успехом. И вот, в один прекрасный день, когда я выбивал на сцене пыль в сольном танце, двери склада распахнулись, и в зал заструился, бряцая оружием, коричневый поток моих старых друзей из 142-го батальона военной полиции.

— Представление отменяется! — заорал в мегафон какой-то китайский коллаборационист. — Все присутствующие арестованы!

То ли они подобрали не те слова, то ли не ту аудиторию, в которой их произносить. Люди, собравшиеся в зале, уже несколько недель боролись с японцами и их китайскими марионетками, и они не собирались покорно сдаваться. Публика поднялась, как один человек, и в мгновение ока незваные гости оказались погребенными под шквалом камней, чайников, тарелок, чашек с рисом, клецками и колбасой — короче, всем, что захватили с собой зрители, а за этим последовала лавина складных стульев, — казалось, содержимое целого склада обрушилось на ошалевших японцев. Пока они приходили в себя, в драку ринулись сами зрители, которые вытеснили врагов из склада, захлопнув двери у них перед носом.