Мастера американской фантастики - Желязны Роджер Джозеф. Страница 16

Ночами приходилось несравненно тяжелей.

Охваченный огнем, он с криком бежал по коридорам своей души. Словно гигантские белые фонари, над ним склонялись лица. Люди в черной форме и начищенных до блеска сапогах маршировали по его телу. Над ним глумились толпы сограждан. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. К нему приводили Хуана. ТРУС. ТРУС. ТРУС. Жилистое тело Хуана было изувечено; его пытали. Я ОСТАЛСЯ, ТЫ БЕЖАЛ. Я ОСТАЛСЯ, ТЫ БЕЖАЛ. Я ОСТАЛСЯ, ТЫ БЕЖАЛ. Ему показали в зеркале его собственное лицо, лицо шакала, с длинными желтыми клыками и маленькими подергивающимися глазками. ГОРДИШЬСЯ СОБОЙ? ДОВОЛЕН? СЧАСТЛИВ, ЧТО ЖИВ?

Он обратился за помощью к кораблю. Корабль убаюкивал его в колыбели из серебряных нитей, вводил в его вены холодные капельки неведомых лекарств. Он еще глубже погружался в сон, а снизу прорывались драконы, чудища и василиски, нашептывая издевательства и оскорбления. ПРЕДАТЕЛЬ. ПРЕДАТЕЛЬ. ПРЕДАТЕЛЬ. КАК СМЕЕШЬ ТЫ КРЕПКО СПАТЬ ПОСЛЕ ТОГО, ЧТО СДЕЛАЛ?

— Послушай, — сказал он Лидии, — они убили бы меня в первый же час. Не существовало ни единого шанса найти тебя, Марка, Хуана, кого угодно. Был ли смысл ждать дальше?

— Никакого, Том. Ты поступил самым разумным образом.

— Но я верно поступил, Лидия?

— Отец, у тебя не было выбора, — вмешалась Линке. — Одно из двух: бежать или погибнуть.

Войтленд бродил по кораблю. Как мягки стены, как красива обивка, как нежно освещение! Умиротворяющие образы скользили по потолку. Чудесные сады радовали душу. У него были книги, развлечения, музыка… Каково сейчас в подполье?

— Нам не нужны мученики, — убеждал он Платона. — Благодаря хунте их и так будет много. Нам нужны люди. Какой толк от мертвого руководителя?

— Очень мудро, мой друг. Вы сделали себя символом героизма — далекого, совершенного, недосягаемого, — в то время, как ваши коллеги ведут борьбу. И можете вернуться и послужить своему народу в будущем, — вкрадчиво сказал Платон. — Польза же от мученика весьма ограниченна, связана с определенным моментом, не правда ли?

— Вынужден с вами не согласиться, — возразил Овидий. — Если человек желает быть героем, ему надо твердо стоять на своем и не бежать от последствий. Но какой разумный человек желает быть героем? Вы правильно сделали, друг Войтленд! Идите, пируйте, предайтесь любви и веселью, живите долго и счастливо!

— Ты издеваешься надо мной! — обвинил он Овидия.

— Я не издеваюсь. Я утешаю. Я развлекаю. Но не издеваюсь.

Ночами его преследовал колокольный звон, далекий смех. Воспаленным воображением владели смутные фигуры, ведьмы, упыри. ВОТ КУДА ПОПАДАЮТ ГЕРОИ. Он тонул в гнили и плесени, задыхался в паутине. Сморщенные карлики угощали его медовым напитком, а тот оборачивался полынью и ложился на губы коркой пепла. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ВАЛЬХАЛЛУ.

— Помогите мне! — взмолился он к кубикам. — Зачем я брал вас собой, если не ожидал помощи?

— Мы стараемся, — ответил Хэмингуэй. — Мы согласны, что ты поступил разумно.

— Все это слова, чтобы меня успокоить. Вы не искренни…

— Еще хоть раз назовешь меня лжецом, ублюдок, и я сойду с этого экрана и…

— Лучше сформулировать иначе, — деликатно вмешался Хуан. — Том, ты был обязан спасти себя. Таким образом, ты внес неоценимый вклад в наше общее дело. Ведь нас всех, возможно, уже уничтожили.

— Да, да.

— Так чего бы ты добился, оставшись? Своей смерти? Ну, отвлекись от ложного героизма! — Хуан покачал головой. — Руководитель в изгнании лучше, чем руководитель в могиле. Ты можешь направлять борьбу с Ригеля, если нас нет. Главное — чувствовать динамику ситуации.

— Ты объясняешь так логично, Хуан.

— Мы всегда понимали друг друга…

Войтленд активировал кубик отца.

— А ты что скажешь? Что мне надо было делать — оставаться или уходить?

— Может быть, оставаться, может быть, уходить. Как я могу решать за тебя? Безусловно, практичнее было спастись. Остаться было бы драматичнее. Том, Том, ну как я могу решать за тебя?

— Марк?

— Я бы дрался до конца. Зубами, когтями… Но это я. Наверное, ты поступил правильно, папа. То есть, для тебя это правильно.

Войтленд нахмурился.

— Перестань говорить загадками. Скажи прямо: ты меня презираешь?

— Ты же знаешь, что нет, — ответил Марк.

Кубики утешили его. Он стал спать более крепко, прекратил терзать себя сомнениями в нравственности бегства, вновь обрел способность успокаиваться.

Войтленд беседовал с Аттилой о военной тактике и за показной свирепостью с удивлением разглядел сложного и интересного человека. Пытался обсуждать с Шекспиром истоки трагедии, но тот предпочитал распространяться о тавернах, политике и скудных заработках драматурга. Говорил с Гете о второй части «Фауста», спросил, в самом ли деле он считает, что величайшее искупление приходит через справедливое правление, и Гете ответил: да-да, конечно. А когда Войтленд уставал мериться силами с записями великих, то стравливал их друг с другом — Аттилу и Александра, Шекспира и Гете, Хэмингуэя и Платона, — а сам вкушал спорам, подобных которым не слышал ни один смертный. Были и скромные встречи с Хуаном, с семьей… Он благословлял кубики, благословлял их создателей.

— В последние дни тебе лучше, — сказала Лидия.

— Наконец избавился от сознания вины, — проговорила Линке.

— Стоило лишь по-другому взглянуть на внутреннюю логику событий, — заметил Хуан.

— И покончить с мазохизмом, самобичеванием, — добавил Марк.

— Эй! — воскликнул Войтленд. — Удар ниже пояса, молодой человек!

— Но ведь это действительно был мазохизм, папа! Разве ты не извлекал удовольствие?..

— Возможно, я…

— Молил, чтобы тебя успокоили, — перебила Линке. — Что мы и сделали.

— Надеюсь, теперь тебе все ясно? — спросил Хуан. — Может быть, ты думал, что боишься, думал, что спасаешься бегством, но на самом деле ты оказывал услугу республике.

Войтленд ухмыльнулся.

— То есть я поступил правильно, исходя из неправильных соображений?

— Именно. Именно.

— Главное — что ты можешь внести большой вклад в наше дело, — раздался голос его отца. — Ты еще молод. У тебя есть время вернуть утраченное.

— Да. Безусловно.

— А не погибнуть героической, но бессмысленной смертью, — заключил Хуан.

— Но, с другой стороны, — внезапно сказала Линке. — Как там у Элиота?.. «И последнее искушение — величайшее предательство: совершить правильной поступок, исходя из неправильных соображений».

Войтленд нахмурился.

— Что ты этим…

— Ведь правда, — перебил Марк, — ты планировал свое спасение загодя. Специально готовил записи, выбирал знаменитостей, которых хотел взять…

— Словно давно принял решение броситься наутек при первых признаках опасности, — продолжила Линке.

— Их слова не лишены смысла, — указал отец. — Одно дело, разумная самозащита, и совсем другое — неумеренная забота о собственном благополучии.

— Я не хочу сказать, что тебе следовало остаться и погибнуть, — промолвила Лидия. — Я такого никогда не скажу. Но все равно…

— Погодите! — возмутился Войтленд. Кубики неожиданно оборачивались против него. — Что вы несете?!

— Ну и уж из чисто спортивного интереса… — заговорил Хуан. — Если бы стало известно, как заблаговременно ты готовил путь к спасению, с какими удобствами ты направляешься в изгнание…

— Вы должны помогать мне! — закричал Войтленд. — К чему все это? Чего вы хотите добиться?

— Ты знаешь, что мы любим тебя, — сказала Лидия.

— Нам больно видеть твое заблуждение, — произнесла Линке.

— Разве ты не собирался бежать? — спросил Марк.

— Перестаньте! Остановитесь!

— Исключительно из спортивного интереса…

Войтленд кинулся в рубку и вытащил кубик Хуана.

— Мы пытаемся объяснить тебе, дорогой…

Он вытащил куб Лидии, куб Марка, куб Линке, куб отца.

На корабле воцарилась тишина.

Войтленд скорчился, задыхаясь, обливаясь потом, закрыв руками искаженное лицо, и ждал, пока утихнет раскалывающий голову крик.