Миры Роджера Желязны. Том 1 - Желязны Роджер Джозеф. Страница 72

Мне подумалось: не лучше ли оставаться без сознания, чтоб счеты с жизнью были покончены одним ударом, покуда я лежу в беспамятстве? Но теперь, когда я хотел забыться, сознание мое бодрствовало как никогда. Я был весь — ожидание. Ожидание, которое временами превращалось в нетерпение.

Влево, вправо… вжик-вжик! Кто-то раскатисто расхохотался, словно безумный. И я не сразу сообразил, что смеюсь я сам.

Я прикусил губу, ощутил вкус крови — и закрыл глаза. Однако тут же раскрыл их — не видеть, где лезвие, оказалось совершенно непереносимо. И все же мысли мои как-то прояснились, и я заставил себя думать.

Неимоверным усилием воли я принудил себя взглянуть на маятник спокойным разумным взглядом, не давая загипнотизировать себя его движением. Я считал удары своего пульса, чтобы определить через какие промежутки времени маятник рывком немного опускался вниз. В самом процессе подсчета я успокоился, отвлекся от переживаний, и пульс забился ровно. Теперь я мог определить ритм движения смертельного орудия более или менее точно…

310… рывок вниз.

286… рывок вниз.

127… рывок вниз.

416… рывок вниз.

Я не улавливал никакой закономерности. Но это было куда интересней, чем если бы я обнаружил точный механический ритм — как в часах. Отсутствие ритма говорило об одном: действием маятника с лезвием управляет, скорее всего, не механическое устройство, а человек. В моем сознании забрезжила крохотная надежда. Железные законы царят в мире механических аппаратов — низкий им поклон. Но и в мире извращенных человеческих умов есть свои непреложные законы — действия подонков достаточно предсказуемы.

Я задумался над тем, как я привязан к этой низкой конструкции. Веревка узкая, напоминает подпругу, много-много раз обвита вокруг моего тела. Достаточно перерезать ее в одном месте — и я буду свободен. Движения маятника с лезвием из моей лежачей позиции видны очень хорошо — если не паниковать, сохранить умение сосредоточенно наблюдать и рассчитывать, то можно достаточно точно предугадать, где и когда лезвие полоснет по груди в первый раз. А значит, вдохнуть или выдохнуть точно в нужный момент. И тут бесценен тот факт, что маятником управляет человек. В отличие от автомата, человек захочет помучить, причинить побольше боли, просмаковать убийство. Так что сам человек наверху позаботится о том, чтобы первый же удар лезвия не стал смертельным.

Вдруг меня осенило: неспроста я связан именно так и такой веревкой. Если я сам себя не подставлю тем, что вдохну полной грудью не в тот момент, лезвие маятника просто разрежет веревку и освободит меня — после того, как человек наверху вволю насладится моим ужасом. До следующего удара у меня будет достаточно времени скатиться на пол. Однако следует проявить предельную осторожность: я могу покатиться прямо в дыру. В голове моей свербела мысль, что от меня добивались именно этого: чтобы я по собственной воле бросился в колодец и погиб. А прочие пытки — только забава.

Я стал дышать медленно и ритмично. Я ждал.

Еще восемь махов маятника, и он оказался всего в нескольких дюймах от моей груди. Еще восемь махов — и новое приближение. Еще четыре — и на возвратном пути лезвие чуть коснулось моей одежды. Так-так, именно теперь начнется игра кошки с мышкой. Лезвие будет оставаться на этой высоте долго, очень долго — или даже немного поднимется.

Я сделал глубокий-преглубокий вдох, чтобы грудь поднялась повыше, сжал зубы и закрыл глаза. Резкая боль от пореза — и я рванул руками в стороны, вверх, потом рывком высвободил ноги и скатился с низкой конструкции на пол. Темные пятна кинулись врассыпную.

Прокатившись немного по полу, я остановился. Мерзкого «вжик-вжик» больше не было слышно. Я оглянулся — маятник подтаскивали к самому потолку. Я принялся растирать затекшие руки и ноги — будучи настороже в ожидании новых опасностей.

Лишь теперь я обнаружил источник красновато-желтого дьявольского света, который заливал камеру. Он шел от нижней части металлических стен. Я пополз на четвереньках приглядеться, но в нос мне ударил омерзительный запах — запах раскаленного железа. Свечение, похоже, усиливалось. Жуткие картинки на стене в более ярком свете будто ожили, но от металла шел такой жар, что ближайшие картинки стали оплывать, краска потекла… И тут обе металлические стены разом заскрипели — и стали двигаться. Цвет их стал насыщенней, переходя из желтого в по-настоящему красный.

Камера мало-помалу наполнялась дымом, сдвигающиеся стены лязгали. Я поднялся на ноги, отбросив остатки веревки, и отступил на пару шагов от приближающейся раскаленной стены. Не иначе как я угадал, и их главная цель — вынудить меня выбрать колодец.

Стены новым рывком сдвинулись. Я отступил еще на шаг. Продвигаясь вокруг дыры, я добрался до каменной стены — туда, где была дверь. Согласно логике, это было самое безопасное место в камере.

Оказавшись у двери, я медленно оглянулся на дыру. Она упрямо звала меня с тех пор, как я впервые обнаружил ее. Теперь я ощутил, что пора заглянуть в нее — узнать, что именно внушает мне такой ужас, наводит такую душевную тоску. Я опустился на колени и подполз к краю колодца. Раскаленные стены давали яркое освещение — и я принудил себя смотреть на то, что я увидел, и не отводить глаза.

А картина, увиденная мной, была страшна.

Внизу была комната, в которой возле открытого гроба стоял низкорослый мужчина с большими бакенбардами. На нем был выходной черный костюм, черные перчатки, а в руке он держал короткий хлыст, какой я видел в цирке у дрессировщиков. Уж не знаю как, но я сразу понял, что это Руфус Гризуолд. Перед ним стоял Эдгар По — он был связан, его голова бессильно свешивалась на грудь. Гризуолд кнутом показывал По — полезай в гроб. Эдгар По выпрямился, поднял голову — и внезапно стал только контуром, черной бездной, из которой светили звезды и мерцали кометы. Теперь рядом с зияющим гробом во всем величии толпились мириады звезд Млечного Пути и победно улыбалась бесконечность, а Гризуолд в ярости отводил глаза и скрежетал зубами.

Но щелкнул хлыст — и фигура По снова стала материальной, а я осознал, что раскаленные стены камеры еще приблизились ко мне. Однако у меня было ощущение, что главный ужас происходит все же не со мной, а там — внизу, где Гризуолд хочет уничтожить воображение и способность удивляться заодно с темными непознанными глубинами человеческого духа — упрятать их в ящик, швырнуть в бездонный колодец…

Стены камеры еще продвинулись. Я истекал потом и задыхался от жара. Но лязг продолжался, мерзкий дым застил зрение. Я чувствовал, что сознание оставляет меня. Прижавшись спиной к каменной стене, я прокричал:

— Нет! Не делай этого! Будь ты проклят, Гризуолд! Похоже, меня никто не услышал.

Где-то за дверью раздались громкие голоса. Дверь рядом со мной с шумом распахнулась — и волосатая лапа ухватила меня за плечо. Я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу в камере. Но в этой камере не было дыры посередине, а дверь была открыта. Надо мной склонились Лигейя и Эмерсон. А у двери стоял Петерс.

— Генерал Лассаль только что взял город? — переспросил я. Именно эту фразу я слышал перед тем, как окончательно прийти в себя.

— Да, — ответила Лигейя.

— А связь, которую вы со мной установили… она сработала?

Лигейя кивнула.

— Но у всего, что со мной случилось тут, было что-то от сна или наркотического бреда.

— Гризуолду наконец удалось использовать Анни в качестве оружия против вас, — сказала Лигейя. — Он принуждал ее уничтожить вас, но она сопротивлялась приказам Темплтона до последнего.

— Выходит, мы и впрямь встретились с ней в Толедо — пусть и странным образом, в месте страшных розыгрышей. А что с фон Кемпеленом?

— Он провел нас. Теперь, когда Анни больше не мешает, месье Вальдемар снова обрел возможность зреть невидимое. На самом деле фон Кемпелен бежал в Арагонское королевство.

— В таком случае мы едем обратно.