Миры Роджера Желязны. Том 20 - Желязны Роджер Джозеф. Страница 62

— Я собираюсь задержаться в поле, — сказал Бенедикт, — чтобы патрулировать, пока не перебьем врагов окончательно. Должно быть, с неделю мы еще простоим здесь.

— О! Значит, победа не была окончательной?

— Не сомневаюсь, что выиграю битву, просто предпочитаю быть осторожным. Уж лучше потратить еще немного времени, чтобы потом быть уверенным…

— Рисковать не следует, — кивнул я в ответ.

— …поэтому, если у тебя нет большого желания оставаться в лагере, не вижу, почему бы тебе не проследовать в город, поближе к центру событий. Вблизи Авалона у меня есть несколько резиденций, тебе я могу предоставить скромный уютный замок неподалеку от города. По-моему, там хорошо.

— Просто изнемогаю от нетерпения.

— Утром я дам тебе карту и письмо к управляющему.

— Благодарю тебя, Бенедикт.

— Я присоединюсь к тебе сразу же, как только закончу здесь все свои дела, — продолжал он, — но каждый день буду направлять к тебе вестников. Они будут связывать нас.

— Очень хорошо.

— Тогда выбери себе клочок земли поукромнее. Уверен, что ты не проспишь сигнала к завтраку.

— Мне редко предоставлялась такая возможность, — ответил я. — Не возражаешь, если мы останемся ночевать там, где сейчас лежат наши вьюки?

— Никаких возражений, — ответил он. И мы допили вино.

Когда мы выходили из шатра, я поднял полог повыше и ухитрился сдвинуть его на несколько дюймов вбок. Бенедикт пожелал нам доброй ночи и опустил полог, не заметив образовавшейся сбоку щели.

Постель себе я устроил подальше от наших пожитков, лицом к шатру Бенедикта, сами тюки, устраиваясь, тоже сдвинул подальше. Ганелон вопросительно глянул на меня, в ответ я кивнул, указав глазами на шатер. Он посмотрел туда, понимающе качнул головой и стал укладываться еще правее.

Я бросил оценивающий взгляд и сказал:

— Знаешь, твое место мне нравится больше. Не хочешь ли поменяться? — Для надежности я подмигнул.

— Мне все равно. — Он пожал плечами.

Костры повсюду гасли, болышинство воинов уже спало. Лишь часовые пару раз обратили на нас внимание. Лагерь почти затих, на небе не было ни облачка, способного затмить блистание звезд. Я устал, запахи дыма и сырой земли приятно тревожили ноздри, напоминая об иных временах и иных местах, где доводилось мне стоять лагерем, и об отдыхе тоже.

Но, вместо того чтобы смежить глаза, я взял один из вьюков, положил себе под голову, набил трубку табаком и раскурил.

Бенедикт расхаживал по шатру, и я дважды вынужден был менять свое положение. Однажды он исчез из виду на несколько секунд, а потом свет в глубине шевельнулся, и я понял, что он открыл сундук. Затем он вновь появился, очистил стол, на мгновение отступил, снова приблизился к столу, присел.

Я опять сдвинулся, чтобы видеть его левую руку.

Он листал книгу или перебирал что-то примерно такого же размера.

Быть может, карты?

Конечно.

Многое отдал бы я сейчас за то, чтобы глянуть на ту карту, что он выбрал наконец и держал перед собой. Не меньше отдал бы я и за то, чтобы Грейсвандир оказался у меня под рукой — на случай, если в шатре вдруг появится некто, причем не через вход, за которым я следил. Ладони и пятки мои свербели в предчувствии боя.

Но Бенедикт оставался один. И сидел неподвижно, наверно, более получаса, а потом встал, убрал колоду обратно в сундук и погасил лампы.

Стражи монотонно расхаживали рядом, Ганелон уже храпел.

Я выбил трубку и лег на бок.

Завтра, сказал я себе. Завтра, если я проснусь, все будет хорошо.

Глава 5

Посасывая травинку, я следил за крутящимся мельничным колесом. Мельница была на другом берегу реки, я лежал на траве, подперев голову обеими руками. В облачке брызг у колеса горела крошечная радуга, время от времени капли долетали и до меня. За плеском воды и шумом колеса ничего не было слышно. Сегодня на мельнице никого не было, и я сожалел об этом — ничего подобного я не видел уже несколько столетий. Вид вращающегося колеса и плеск воды несли не просто умиление, в них было что-то гипнотическое.

Третий день мы гостили у Бенедикта. Ганелон искал развлечений в городе. Прошлым вечером я был с ним и разведал все, что хотел узнать. Теперь времени на увеселения у меня не оставалось. Надо было думать и быстро действовать. В лагере все сложилось нормально. Бенедикт приглядел, чтобы нас покормили, выдал обещанную карту, а с ней и письмо. Мы тронулись на рассвете, а к полудню оказались уже возле замка.

Приняли нас хорошо, и, после того как нам показали отведенные каждому комнаты, мы отправились в город, где и провели остаток дня.

Бенедикт собирался задержаться в поле. И я должен был покончить со своими делами прежде, чем он вернется домой. Поэтому нас ожидала адова скачка. На неторопливую прогулку времени не было, мне пришлось припоминать путь через Тени, так что скоро мы достигли цели.

Оказаться в месте, столь похожем на мой Авалон, было бы большим утешением, если бы этому не препятствовали мои намерения, ставшие уже почти наваждением. Правда, понимать себя и властвовать над собою — это не одно и то же. Так что знакомые виды и звуки отвлекли меня лишь ненадолго, а потом я занялся намеченными делами.

Все должно было выйти прекрасно. Путешествие сразу решало две проблемы, конечно, если я сумею не возбудить подозрений. А это значило, что мне придется пропадать всю ночь, но я позаботился и об этом, а потому проинструктировал Ганелона.

Голова моя стала покачиваться в такт колесу, и я заставил себя выбросить из головы все лишнее, думать только о песке, о зернах его и цвете… температуре, ветре, запахе соли в воздухе и облаках…

Потом я уснул и увидел сон, только не о том, что искал.

Предо мной было колесо какой-то большой рулетки, все мы — мои братья, сестры, я сам и прочие, кого я знал и не забыл, — все мы были на нем и то опускались, то поднимались вместе с ним. Оказываясь наверху, все требовали немедленно остановить колесо, а когда оно шло вниз — разражались протестами и воплями. Колесо стало замедлять ход, я снова был на подъеме. Рядом вверх ногами висел светловолосый юнец — молил и предупреждал о чем-то, но голос его тонул в неразборчивом гуле других голосов. Его лицо потемнело, исказилось, стало омерзительным и нечеловеческим. Я перерезал веревку на лодыжке, он упал вниз и исчез из виду.

Я приближался к вершине, колесо вращалось еще медленнее, и тогда я увидел Лоррен. Она махала мне, подзывая, выкрикивала мое имя. Я склонился к ней — она была прямо передо мной… Я хотел ее, хотел ей помочь. Но колесо вращалось, и меня унесло прочь.

— Корвин!

Я попытался отмахнуться от ее крика — ведь я был уже почти на вершине. Вершина приближалась, и я напрягся, готовясь выскочить. Если колесо не остановится здесь, я выпрыгну — и паду, как та проклятая тварь, даже если погибну при этом. Я приготовился к прыжку. Колесо щелкнуло еще раз…

— Корвин!

Колесо отдалилось, снова приблизилось и поблекло… Я опять глядел на мельничное колесо, имя мое эхом отдавалось в ушах, сливаясь с плеском воды и растворяясь в нем.

Я моргнул и провел рукой по волосам. На плечи мне посыпались одуванчики, рядом раздалось довольное хихиканье.

Я быстро обернулся.

Она стояла в дюжине шагов от меня — высокая, стройная девушка с темными глазами и коротко остриженными каштановыми волосами. На ней была фехтовальная куртка, рапира — в правой руке, маска — в левой. Девушка смотрела на меня и смеялась. У нее были ослепительные зубы, пусть и крупноватые, загорелые щеки и небольшой нос усеяли веснушки. В ней чувствовалась жизненная сила, это особенно привлекает, иначе, чем просто красота. Особенно в моем возрасте.

Она отсалютовала клинком.

— En garde [12], Корвин! — сказала она.

— Какого черта, кто ты? — спросил я и заметил рядом с собой на траве куртку, рапиру и маску.

— Ни вопросов, ни ответов, — объявила девушка. — Сперва мы фехтуем.