Фата-Моргана 9 (Фантастические рассказы и повести) - Эллиот Уильям. Страница 60

В чудненьком ветхом колониальном домике с видом на океан Джанин подарила миру с полдюжины вполне сносных ландшафтов. После бесконечных колебаний ее удалось уговорить выставиться на очередном местном вернисаже. Но мир искусства обошел ее произведения стороной, их ни разу нигде не упомянули, после этого живопись смертельно ей наскучила, а акварели и холсты отправились пылиться в чулан.

Затем, уже на исходе так характерной для Новой Англии долгой зимы наступил первый из ее периодов полной апатии. Они обращались к одному специалисту за другим. Мелькали клиники и города — Бостон, Нью-Йорк, Вашингтон…

И вот, истратив последние сбережения, они оказались здесь.

Лоренс пробовал вытаскивать ее в гости — Джанин отказывалась. Два раза в неделю вывозил за тридцать миль в кино она сопротивлялась и умоляла его ехать без нее.

Она уверяла, что счастлива и так, и словно в доказательство распаковала мольберт и краски и, уединившись, стала делать наброски. Вопреки ожиданиям Лоренса, что это в любую минуту прекратится, Джанин рисовала и рисовала. Она увлеклась живописью сильнее, чем раньше и особенно сосредоточилась на картине, которую ни за что не хотела показать, пока не закончит. Она даже взяла с Лоренса обещание не мешать ей и не торопить.

Лоренс, наконец, начал спать спокойно. Он знал, что она по-прежнему каждый день практикует сеансы с доской и стаканом, но решил не навязываться с поучениями и много работал над книгой. Время от времени он даже шутливо справлялся, нет ли новостей от Родерика Джемисона, полагая, что рано или поздно ей и самой надоест.

Добродушные насмешки, однако, никак не действовали на Джанин. Она всякий раз отвечала так, словно разговаривала с давно покойным майором на самом деле.

Как-то в воскресенье, когда Джанин мыла после обеда фарфоровый сервиз — эту работу она Тризе не доверяла, — Лоренс обронил мимоходом, что собирается на прогулку. Джанин промолчала. Выйдя из дома, он прямиком пошел к ручью и, перейдя мостик, очутился на другой стороне кладбища. На самом краю, одно из ближайших к лесу, он быстро нашел нужное надгробие. Место он хорошо помнил. Высокая трава на могиле и вокруг нее была примята, значит Джанин там побывала, но надгробную плиту покрывал мох и прочесть на ней что-либо было невозможно. Как она узнала? На всякий случай, чтобы лишний раз убедиться, Лоренс очистил от мха холодный камень, и показались первые буквы: «ДЖЕМИ…»

В понедельник за покупками в город он собрался один.

— Триза, — позвал он перед отъездом протирающую заспанные глаза деревенскую девушку, — будь здесь до моего возвращения. Если мадам станет отсылать тебя домой, не ходи. Придумай повод, чтобы остаться. По возвращении заплачу тебе в двойном размере. Поняла?

В городе Лоренс зашел в местное отделение Исторического Общества. Там, в затхлой атмосфере библиотеки, его встретила приятная пожилая женщина, представившаяся как хранительница архивных записей по истории города и его окрестностей, ведущихся с дореволюционных времен.

При виде посетителя она счастливо засуетилась, от чего Лоренс сделал вывод, что люди в архиве появляются чрезвычайно редко, и быстро принесла вырезанную из какой-то старинной книги регистрации краткую биографию Родерика Джемисона, наклеенную на пожелтевший альбомный лист.

— Майор Родерик Джемисон, — прочитала она. — Это имя я помню. Родом из наших мест. Знаменитый дуэлянт, говорится здесь, пал на поле боя в битве при Йорктауне. Получил награду лично от генерала Лафайета.

Значит, все верно, Родерик Джемисон — это не выдумка. Но как Джанин узнала? Как она нашла его могилу, если даже мох был не поврежден? А уж в Историческом Обществе она не бывала, Лоренс не сомневался, в город они выезжали только вместе.

Оставалась одна возможность. Джанин могла наткнуться на упоминания о Родерике Джемисоне, перебирая сваленные на чердаке старые газеты и книги. Сам он на это имя никогда не натыкался, Лоренс готов был поклясться, но, в конце-то концов, на чердак он не лазил уже бог знает сколько лет, а если когда и доводилось, то никогда там ничего не разбирал. На кучах газет и кипах писем лежала пыль не одного столетия.

Однако наведение порядка на чердаке он отложил до лучших времен, сам себе не сознаваясь, что основной причиной тому опасение потратить усилия на поиски загадочного майора впустую.

— А знаешь, милый, — заявила Джанин, лениво покачиваясь в гамаке, как-то после обеда, — Родерик страшно меня к тебе ревнует. — Лоренс принес лимонад, настоенный на мяте, целые кусты которой он нашел на заросшем всякой травой участке земли за домом.

— М-да? Забавно. Кстати, получил сегодня письмо от своего агента. Книга нравится, но просит кое-что доработать.

— Он — зануда.

— Но это означает, что пока нам придется сидеть на месте, прижав хвосты.

— Ну и что, родной? Нисколько не возражаю.

— Не возражаешь? — неловко переспросил Лоренс. — Не хочешь никуда уезжать?

— Нет. Иметь много свободного времени — просто замечательно. У меня его никогда не было столько, сколько здесь. Кажется, могла бы оставаться тут вечно.

— Праздная мечтательница, — улыбнулся он с облегчением.

— Да, милый, — взгляд Джанин подернулся какой-то загадочной печалью, — и я даже не борюсь с этим. Я — праздная, ленивая, бесполезная женщина.

— Ну что ты, Джанин. Ты вовсе не такая.

— Нет, такая. — Она принялась раскачивать гамак, ухватившись пальцами за веревочную сетку. Пальцы у нее были сильные и крепкие, ногти — длинные и аккуратно накрашенные. Она всегда исключительно тщательно за собой следила и часами просиживала перед изящным маленьким трюмо, которое он установил у нее в спальне.

— Тебе следовало сказать мне об этом раньше. — Это было полусожаление, полуупрек. — Родерик, например, считает, что женщине необязательно приносить пользу. Во всяком случае, такой женщине, как я. Он говорит, что наша обязанность — украшать жизнь мужчины.

— Он так считает? — Лоренса это уже не забавляло. — Любопытно, что еще он говорит? — Ему показалось, что новая роль, придуманная Джанин, не в меру ее захватывает.

— О, он готов бесконечно рассказывать о себе, я уже говорила тебе. О своих дуэлях, о любовных приключениях. Один раз я напрямую ему заявила, что кружить головы женщинам ему нужно только для того, чтобы посмеяться над их мужьями, и он не стал отпираться.

— Он предпочитал шпагу или пистолеты? — Лоренс, не подавая вида, внимательно следил за выражением лица жены.

Она немного замялась с ответом.

— Вот в этом я не могла добиться ясности. Какое использовал оружие — не говорит, уходит в сторону и все тут. А однажды, стоило мне лишь предположить, что при дуэлях он не всегда вел себя как джентльмен, Родерик не на шутку обиделся. Молчал несколько дней. Потом, правда, когда вспышка раздражения прошла, сообщил, что на пистолетах равных ему не было; что он один застрелил шестерых перед тем, как погиб под Йорктауном. Ему было всего лишь двадцать семь. А временами он кажется еще моложе. Намного моложе, чем когда-либо был ты, дорогой.

— Застрелил шестерых? — сухо отозвался Лоренс. — И все они были мужья? — Для Джанин это была знакомая тема с новыми вариациями. Ей никогда по-настоящему не нравились мужчины-мужья, так же как и не нравилось ощущать себя женой. Более всего ей хотелось захватывающего чувства романтической напряженности, продляемого до бесконечности.

— Мужьями были трое или четверо, сейчас не помню. Но когда я спрашиваю, что потом случилось с их дамами — они ведь оказались свободными, и можно было на них жениться, — он увиливает от ответа и заявляет, какие у меня красивые брови или что-нибудь в том же роде. В общем, переходит на глупости.

— Почему же? Но твои брови и впрямь заслуживают комплимента. К тому же он, наверное, влюблен в тебя?

— О-о, Родерик от меня без ума. И он очень много думает о том, как устроить дуэль с тобой. Его это угнетает. Я имею в виду — невозможность швырнуть тебе в лицо перчатку.

— Не может швырнуть перчатку, пусть бросит стакан.