Черный трон - Желязны Роджер Джозеф. Страница 60

Мой противник поднял дубинку к правому плечу и обеими руками опустил ее по диагонали, нацелившись мне в грудь. Он рассмеялся, когда я опять увернулся, и выкрикнул: — Ну прислонись к чему-нибудь! Хватит бегать! Тогда я тебя достану! — На это я мог только вежливо кивнуть и улыбнуться, так как заметил, что после удара вниз от плеча он медленнее группируется, чем после горизонтальных взмахов.

Я услышал, как новый противник капитана Гая, На которого обратил внимание Петерс, разделавшись с собственным — принялся кричать, так как Петерс, вывернув ему руку, толкнул вперед и зубами оторвал ему ухо. Пока это происходило, матрос, которого Петерс послал в нокдаун, стал подниматься.

— Э-теке, э-теке, пис-с! — кричал Грин, летая вокруг и нагадив на матроса, атаковавшего Петерса.

В это время «Эйдолон» подпрыгнула, словно нас целиком вытолкнуло из воды, — я не мог не вспомнить о своем путешествии на призрачном «Дискавери» — а когда судно опустилось, то скорость его как-будто увеличилась. Я инстинктивно ожидал, что вслед за этим на моем клинке запляшут зеленые огоньки.

И они внезапно заплясали. Неужели моя мысль каким-то образом воспроизвела их? А может, в этом месте я обладал силой более мощной, чем память, которая связывала меня с предметами из прошлого?

Глаза высокого матроса расширились, когда он увидел загадочное мерцание на наконечнике моего оружия. Но он занес дубинку над левым плечом и снова махнул ей. Я опять отступил. Но не так, как прежде. Вспомнив дорогой урок одного знаменитого французского фехтовальщика, который однажды был проездом в нашем городе, я отступил только на один шаг левой ногой, правую очень быстро поставил назад, поднял сабля вверх, вперед, по кругу и над головой, превратив ее в рапиру, чтобы после выпада нанести удар, которым успел ранить противника в руку прежде, чем он сгруппировался после своей промашки. Немедленно после этого я сделал еще один выпад и нанес колющий удар в шею противника.

Потом я взглянул на Петерса и увидел, как он швырнул своего безухого оппонента на того, который стал подниматься. Человек, которого он ударил в грудь, упал плашмя, из его ушей, носа и рта лилась кровь. На всякий случай я взглянул назад. Матрос, которому я рассек грудь, так и лежал возле трапа. Он не дышал.

Трое из шести были повержены, двое атаковали Петерса, а последний в это время вынимал своей стилет из левого подреберья Ганса Поля. Он перевел свое внимание на Петерса, который, пригнувшись, вытянул обе руки вперед в направлении двоих, которые, придя в себя, вновь напали на него. Улыбаясь, дородный матрос двинулся им на помощь, размахивая своей дубинкой в левой руке, держа нож в правой пониже, на уровне бедра. Когда он перешагивал через бездыханное тело капитана Гая, я услышал короткий выстрел из пистолета. Дубинка выскользнула из его руки, и он припал на колено, зажимая левой рукой живот.

За нескончаемым ревом воронки Симмеса я услышал, как он сказал: — Я думал, что ты мертв!

Потом он опустился на второе колено и я смог увидеть капитана Гая, который опершись спиной о швартовную тумбу, держал в правой руке небольшой крупнокалиберный пистолет, на губах его была еле заметная улыбка.

— Ты ошибся, — сказал капитан.

Я бросился на тех двоих, которые атаковали Петерса. Один из них поднял саблю, оставленную кем-то. Когда он почувствовал мое приближение, то повернулся ко мне лицом. Он согнулся в талии и выставил оружие вбок под углом, направленным на меня, размахивая при этом другой рукой, выставленной вперед, — очевидная и неумелая попытка перенести технику ножевого боя на более тяжелое оружие. Тогда, испытывая к нему почти презрение, я сделал выпад вперед. Для опытного фехтовальщика тут не было проблем.

Пяткой я угодил в птичий помет и поскользнулся. Таким образом моя гордыня была наказана. Мой противник мигом наскочил на меня, пытаясь направить лезвие своего оружия поперек моего горла. Каждый из нас, конечно, пытался угодить другому коленом в пах, но оба успешно подставляли при этом бедро. В процессе этого я смог высвободить свою правую руку с саблей, которую мой противник прижал коленом после моего падения. Но в этой позиции я не мог размахнуться, притом мешала тяжесть навалившегося на меня неприятеля. Молниеносным движением руки я подставил ее под клинок, направленный на меня. К несчастью, мне пришлось отражать лезвие. К счастью, оно не было слишком острым. К несчастью, оно все же было острым…

Я почувствовал, как оно коснулось моей ладони, и он улыбнулся, когда побежала кровь и закапала мне на рубашку; он дышал мне прямо в лицо, что было явным предзнаменованием моей гибели. Его зубы были в очень плохом состоянии.

Я слышал, как Петерс все еще сражался со своим противником. Корабль опять «нырнул», и лезвие еще глубже вошло в ладонь моей левой руки. Раскаты Симмеса грохотали теперь, словно тысячи Ниагар. В маленьком просвете, который открывался в моей неловкой позиции, я мог видеть слева от себя уходящую высоко в небо огромную башню из белого тумана, плывшую, маячившую, склонявшуюся к нам, как огромная человеческая фигура, покрытая саваном, белая, как кость, снег или кожа мертвеца…

Я смачно плюнул в лицо своему противнику, что было против правил джентльменства и санитарии. Это не был один из тех приемов, которым научил меня знаменитый французский фехтовальщик. Этот урок мне преподал молодой английский офицер по имени Флет, с которым мы пьянствовали однажды ночью. Этот трюк произвел на него настолько обескураживающее действие, что чуть не стоил ему жизни во время дуэли. С тех пор это запомнилось мне как пример чудовищного нарушения этикета. К счастью, я и не офицер, и не джентльмен, поэтому прием сработал превосходно. Он отшатнулся назад, этого мне было достаточно, чтобы сцепив зубы, сделать бросок, сжать, превозмогая боль, в кулак правую руку и направить удар туда, где был источник зловонного дыхания. Но он не отшатнулся назад, как я надеялся, своим весом он все еще держал меня. В это время тощая мертвенно-белая Фигура, словно земное воплощение туманного призрака, схватила его за шею и повернула, отпрыгивая от меня.