Этот бессмертный (сборник) - Желязны Роджер Джозеф. Страница 127

Теперь они были вдали от городов, вдали от машин. Ее эмоции были все еще мощными при виде простых, осторожно вводимых объектов. Чтобы рискнуть ввести ее в сложную и хаотическую дикость, он должен был медленно строить ее город.

Что-то быстро пронеслось над собором, вызвав высокий гул. Рендер на секунду взял Джилл за руку и улыбнулся, когда она посмотрела на него. Джилл, склонная к красоте, обычно прилагала много усилий для ее достижения, но сегодня ее волосы были просто зачесаны назад и связаны пучком, глаза и губы не накрашены, маленькие белые уши открыты и казались какими-то заостренными.

— Обратите внимание на зубцы капителей, — прошептал он.

— Фу! — сказала Джилл.

— Ш-ш-ш! — зашикала стоявшая рядом маленькая женщина.

Позднее, когда они шагали обратно к своему отелю, Рендер спросил:

— Ну, как тебе Уинчестер?

— О’кей.

— В Швейцарию…

— А может, мы сначала потратим деньги на осмотр старых замков? В конце концов, они же сразу через Пролив, а пока я буду их осматривать, ты сможешь перепробовать все местные вина…

— Ладно.

Она посмотрела на него с некоторым удивлением.

— Что? Никаких возражений? — Она улыбнулась. — Где твой боевой дух? Ты позволяешь мне вертеть тобой?

— Когда мы галопом неслись по потрохам этого храма, я услышал слабый стон, а затем крик: «Ради бога, Монтрезор!» Я думаю, это был мой боевой дух, потому что голос-то был мой. Я уступаю призраку, даже неустановленному. Давай поедем во Францию.

Вот и все!

— Дорогой Ренди, это всего на пару дней…

— Аминь, — сказал он, — хотя мазь на моих лыжах уже сохнет.

Они уехали. На третий день утром, когда она говорила ему о замках в Испании, он вслух размышлял, что когда психологи пьют, они злятся и ломают вещи. Приняв это как завуалированную угрозу веджвудскому фарфору, который она коллекционировала, она согласилась с его желанием кататься на лыжах.

— Свободен! — чуть не выкрикнул Рендер.

… Сердце его билось где-то в голове. Он резко наклонился и свернул влево. Ветер бил в лицо, жег и царапал щеки душем ледяных кристаллов.

Он был в движении. Мир кончился в Вейсфилде, и Дофталь вел вниз и прочь от его портала.

Его ноги были двумя мерцающими реками, несущимися по твердым, изгибающимся плоскостям. Они не мерзли на ходу. Вниз. Он плыл. Прочь от всего мира. Прочь от удушающей нехватки интенсивности, от избалованности благосостоянием, от убийственной поступи вынужденных развлечений, рубящих досуг, как Гидру.

Летя вниз, он чувствовал сильное желание оглянуться через плечо, не создал ли мир, оставшийся за спиной, грозное воплощение его самого, тень, которая погонится за ним, Рендером, поймает и утащит обратно в теплый и хорошо освещенный город в небе, где он будет лежать и беседовать с алюминиевым проводом и с гирляндой чередующихся токов, успокаивающих его дух.

— Я ненавижу тебя, — выдохнул он сквозь зубы, и ветер унес его слова. Затем он засмеялся, потому Что всегда анализировал свои эмоции, как сущность рефлексов, и добавил: — Беги, Орест, безумец, преследуемый фуриями…

Через некоторое время склон стал более пологим. Рендер достиг низа трассы и остановился.

Он закурил и двинулся обратно на вершину, чтобы снова спуститься вниз.

В этот вечер он сидел перед камином в большом холле, чувствуя, как тепло пропитывает усталые мышцы. Джилл массировала ему плечи, пока он потягивал винцо из блестящего стаканчика.

— Чарльз Рендер? — внезапно раздался голос (имя его прозвучало как «Шарльс Рундер»).

Его голова дернулась в направлении голоса, но в его глазах плясали искорки, и он не мог выделить фигуру говорившего.

— Морис? — спросил он. — Бартельметр?

— Угу, — пришел ответ, и затем Рендер увидел знакомое лицо, посаженное прямо на плечи, на красный с синим мохнатый свитер, безжалостно натянутый на винный бочонок. Человек прокладывал себе путь в их направлении, ловко обходя разбросанные лыжные палки, сваленные в кучу лыжи и людей, которые, подобно Джилл и Рендеру, пренебрегали стульями.

— Вы еще больше потолстели, — заметил Рендер. — Это нездорово.

— Вздор, это все мышцы. Ну, как вы, что у вас нового? — Он посмотрел на Джилл, и она улыбнулась ему.

— Это мисс де Вилл, — представил ее Рендер.

— Джилл, — уточнила она.

Он слегка наклонился и, наконец, выпустил занемевшую руку Рендера.

— … А это профессор Морис Бартельметр из Вены, — закончил Рендер, — ярый последователь всех форм диалектического пессимизма и весьма замечательный пионер нейросоучастия, хотя, глядя на него, этого никогда не подумаешь. Я имел счастье быть его учеником.

Бартельметр кивнул, соглашаясь с ним, принял фляжку, которую Рендер достал из пластиковой сумки, и наполнил до краев складной стаканчик.

— Ага, вы все еще хороший врач, — сказал он. — Вы сразу же диагностировали случай и дали правильное предписание. На здоровье!

— Дай Бог, не последнюю, — сказал Рендер, наливая себе и Джилл.

Они сели на пол. Пламя ревело в громадной кирпичной трубе камина, кряжи обгорали по ветвям, сучьям, по годовым кольцам. Рендер подкладывал дрова.

— Я читал вашу последнюю книгу года четыре назад, — небрежно сказал Бартельметр.

Рендер кивнул.

— Вы занимались в последнее время какой-нибудь исследовательской работой?

— Да, — сказал Рендер, — отчасти. — Он взглянул на Джилл, которая дремала, прижавшись щекой к ручке огромного кожаного кресла. По ее лицу пробегали малиновые тени. — Я натолкнулся на довольно необычного субъекта и начал некую сомнительную операцию, которую надеюсь со временем описать.

— Необычного? В каком смысле?

— Слепая от рождения.

— Вы пользуетесь Яйцом?

— Да. Она хочет быть Творцом.

— Черт побери! Вы сознаете возможные последствия?

— Конечно.

— Вы слышали о несчастном Пьере?

— Нет.

— Это хорошо. Значит, все было удачно засекречено. Пьер преподавал философию и писал диссертацию об эволюции сознания. Прошлым летом он решил, что ему необходимо исследовать мозг обезьяны, чтобы сравнить свой мозг с другим, не таким противным, как я полагаю. Во всяком случае, он получил незаконный доступ к Яйцу и к мозгу нашего волосатого предка. Как далеко он зашел, подвергая животного стимулирующей терапии, так и не выяснено, но полагают, что такие вещи не могут немедленно передаваться от человека к обезьяне — звуки уличного движения, например, и тому подобное — и что-то испугало животное. И с тех пор Пьер находится в обитой мягким камере, и все его реакции — реакции испуганной обезьяны.

Таким образом, поскольку он не закончил своей собственной диссертации, он, вероятно, может дать достаточно материала для чьей-то чужой.

Рендер покачал головой.

— Сюжет похож, — тихо сказал он, — но в нем нет ничего драматического. Я нашел исключительно стабильного индивидуума — психиатра, человека, уже потратившего немало времени на обучение. Она хочет стать нейросоучастником, но ее останавливает страх перед зрительной травмой. Я постепенно представляю ей целый ряд зрительных феноменов. Когда я закончу, она полностью привыкнет видеть и сможет отдать все свое внимание терапии, не будучи, так сказать, ослеплена видением. Мы уже провели четыре сеанса.

— И?..

— Все идет прекрасно.

— Вы уверены в этом?

— Да, насколько вообще можно быть уверенным в подобных вещах.

— М-м-м, — протянул Бартельметр. — Скажите, вы находите ее исключительно волевой? Скажем, возможен ли навязчиво-принудительный рисунок чего-либо, в который ее можно ввести?

— Нет.

— Ей когда-нибудь удавалось перехватить у вас контроль над фантазиями?

— Нет.

— Врете, — просто сказал Бартельметр.

Рендер закурил и улыбнулся.

— Ну, папаша старый мастер, возраст не уменьшил вашей проницательности. Я мог бы соврать любому, но не вам. Да, правильно, ее очень трудно держать под контролем. Она не удовлетворяется тем, что видит. Она хочет творить. Это вполне понятно — и мне, и ей, — но сознательное понимание и эмоциональное восприятие, кажется, никогда не совпадают. В некоторых случаях она начинает доминировать, но мне удается почти немедленно снова брать контроль. В конце концов, над клавиатурой-то я хозяин.