Первый дон - Пьюзо Марио. Страница 31

– Отец решил пойти навстречу твоим желаниям. Он пришел к выводу, что Джованни Сфорца ничем нам так и не помог, потому что Милан вновь заключил союз с французами. Поэтому толку от него никакого. А самое главное, отец опечален тем, что с Джованни ты чувствуешь себя несчастной.

Лукреция опустилась на диван, предложила Чезаре сесть рядом. Но тот предпочел пройтись по комнате.

– А что я скажу Джованни? – спросила она. – На каком основании мне дадут развод? Он – не еретик, не предатель… правда, не сумел принести мне счастье.

Чезаре вновь улыбнулся.

– Разве это не преступление?

Глаза Лукреции весело блеснули.

– По моему разумению, самое ужасное из всех, но, боюсь, далеко не все смотрят на это моими глазами.

Лицо Чезаре стало серьезным.

– Официальный развод отца не устраивает. Слишком большой будет скандал. Джованни просто исчезнет.

Лукреция встала, шагнула к брату.

– Чез, ты не должен этого допустить. Джованни – грубиян и зануда, двух мнений тут быть не может. Но несчастна я прежде всего потому, что он – не ты. И пусть это преступление, оно не должно караться наказанием, о котором ты говоришь.

– Так ты готова сказать отцу, что отказываешься подчиниться его приказам? Готова отправиться в ад ради Джованни, который ведет себя, как свинья? – спросил Чезаре.

Лукреция всмотрелась в брата.

– А кто-нибудь спрашивал герцога Пезаро, не согласится ли он дать мне развод, прежде чем обращаться к таким крайним средствам, как кинжал или яд?

– Отец спрашивал, Джованни отказался. Говорить больше не о чем.

Но Лукреция оставалась при своем мнении. Голос ее звучал решительно:

– Тогда снова поговори с Папой, который и твой отец, скажи ему, что я не хочу подвергать опасности свою душу.

Потому что ад – это навечно, а я верю, несмотря на то что грешна, в милосердие Бога и надеюсь провести эту вечность на небесах.

Чезаре склонил голову, в задумчивости потер подбородок.

– Креция, этому маскараду надо положить конец, и как можно скорее.

– Я более всего на свете хочу избавиться от герцога, – ответила Лукреция. – И для тебя это не секрет, брат мой.

Но гораздо важнее для меня твоя душа, отца, да и моя собственная. Я не хочу отнимать у человека жизнь исключительно ради собственных мирских удовольствий.

Чезаре шел к сестре в полной уверенности, что решение Папы порадует ее. Он намеревался освободить ее от монстра, который стоял между ними, намеревался стать ее спасителем. А теперь злился и, прежде чем покинуть покои сестры, сорвался на крик:

– Оказаться между тобой и отцом, моя дорогая сестра, все равно, что попасть в раскаленные клещи. И никакого выхода нет. Еще раз спрашиваю тебя: чего бы ты от меня хотела?

– Не обрекай себя на вечные муки, мой дорогой брат, – предупредила Лукреция. – Не обрекай и других.

Как только Чезаре ушел, Лукреция прошла за ширму, где прятался паж. Беднягу так трясло от страха, что колыхалась вся груда одежды, под которую он забился. Помогая ему выпутаться из платьев и юбок, Лукреция шепотом спросила:

– Ты все слышал?

– Ни слова, герцогиня. Ни единого слова, – без запинки, с округлившимися от страха глазами ответил паж.

– Господи, неужели ты совсем безмозглый? Быстро уходи. Перескажи герцогу все, что ты слышал. Пусть поторопится. Я не хочу пятнать руки его кровью. Уходи…

И выпустила пажа через боковую дверь дворца.

Как только запыхавшийся паж добежал до покоев дворца Борджа, где остановился Джованни, и обо всем рассказал герцогу Пезаро, тот отправился к Папе. Попросил позволить ему не присутствовать на вечерней службе, потому что хотел поехать на исповедь в церковь святого Онуфрия, расположенную за городской чертой.

Повод Александр счел уважительным, ибо шла Страстная неделя, и в это время в этой церкви грешник мог получить особую индульгенцию, очищающую его душу от всех грехов. И Чезаре, и Папа, зная, что уготовано Джованни, чувствовали, что должны позволить ему исповедоваться в выбранной им церкви. Уехать ему разрешили.

Но, добравшись до церкви, Джованни вскочил на дорогого турецкого жеребца, которого привел туда капитан его войск. Подгоняемый страхом, он хлестнул лошадь и скакал без остановки двадцать четыре часа, пока не добрался до Пезаро. У самых ворот загнанная лошадь упала на колени и издохла.

Джованни Сфорца, который любил животных больше, чем людей, очень горевал. По его указанию конюхи с почестями похоронили жеребца, а сам Джованни надолго затворился в своих покоях, ничего не ел и ни с кем не виделся. Горожане никак не могли решить, тоскует ли он о потере жены или лошади.

Лукреция рассердилась из-за того, что отец не поделился с ней своими планами и, таким образом, не предоставил возможности высказать ее соображения. Как только она узнала, что Папа послал адвоката в Пезаро, чтобы потребовать от Джованни согласия на развод, а церковная комиссия разводила только по одной причине: импотенции мужа, Лукреция поняла, что ей должно делать. Хотя любви к герцогу она не испытывала, здравый смысл указывал на то, что Джованни, принуждаемый признать себя импотентом, что унижало и не соответствовало действительности, мог предать огласке свои подозрения касательно ее отношений с братом. А ей бы этого очень не хотелось особенно теперь.

Все– таки именно она из-за Чезаре после первой брачной ночи отказывалась спать в постели герцога и крайне редко выполняла супружеские обязанности. И хотя признание собственной импотенции не лишало жизни, как кинжал или яд, оно наносило страшный удар по мужской гордости. Джованни начал бы мстить, чем мог бы принести немалый вред как Папе, так и всей семье Борджа.

Наутро Лукреция поднялась рано и с несколькими служанками отправилась в монастырь Сан-Систо, единственное место, где могли найти прибежище женщины, бежавшие от власти мужей и отцов. Она посчитала, что для нее это самый разумный выход.

Но Джулия и Адриана попытались ее отговорить.

– Папа не будет знать покоя, если ты уедешь, – предупредила ее Адриана. – И сделает все, чтобы не дать тебе сделать это.

Но Лукреция отмахнулась:

– Он не сможет мне помешать, потому что узнает о моем отъезде после того, как я покину Рим.

Внесла свою лепту и Джулия, понимая, как расстроится Папа.

– Дорогая сестра, предоставь Александру возможность разубедить тебя. Выслушай его доводы. Ты же знаешь, как тяжело он переживает разлуку с тобой.

Но Лукреция раздраженно мотнула головой.

– Я свои планы менять не собираюсь. А ты, Джулия, найдешь способ доставить удовольствие Папе, который и мой отец, и отвлечь его от грустных мыслей. Я же более не собираюсь угождать ему, потому что в своих решениях он не учитывает ни мое мнение, ни мнение Отца Небесного.

Адриана предприняла еще одну попытку:

– Лукреция, ты так часто жаловалась на то, что несчастна. И теперь, когда твой отец, который любит тебя, пытается добиться от твоего мужа развода, о котором ты только и мечтала, ты поворачиваешься к отцу спиной и злишься на него. Где же логика?

Глаза Лукреции наполнились слезами, но она твердо знала, что отступать от задуманного никак нельзя. Обняла Адриану и Джулию, отдала последние распоряжения:

– Полдня отцу не говорите ни слова. Если он спросит, скажите, что я молюсь в часовне и просила меня не беспокоить.

Потом повернулась к самой верной из служанок и передала ей запечатанное письмо, которое написала прошлым вечером.

– Пожалуйста, отнеси письмо моему брату, кардиналу. Отдай только ему, и никому больше.

Папа Александр во всех вопросах, связанных с государственными и церковными делами, проявлял редкое здравомыслие. А вот в делах сердечных и отношениях с детьми эмоции зачастую брали верх над разумом. Узнав, что дочь покинула Ватикан с намерением укрыться за стенами монастыря Сан-Систо, он и опечалился, и разозлился.