Последний дон - Пьюзо Марио. Страница 51

Избавиться от старых привычек нелегко. В субботу вечером Вирджинио Баллаццо с женой поехали в небольшой городок неподалеку от их нового дома в Южной Дакоте, чтобы поиграть в рулетку в небольшом заведении, действовавшем под контролем местного муниципалитета. А на обратной дороге их перехватили Пиппи Де Лена и Данте Клерикуцио с командой из еще шести человек. Вопреки плану, Данте не устоял перед искушением и сперва дал супругам узнать себя, а уж после нажал на спусковой крючок дробовика.

Спрятать тела даже не пытались. Не взяли ничего ценного. В убийстве признали акт возмездия, и оно послужило посланием всему миру. В прессе и на телевидении поднялась буря ярости и гнева; власти обещали, что правосудие свершится. И в самом деле, фурор поднялся такой, что угроза нависла над всей Семьей Клерикуцио.

Пиппи вынудили два года скрываться в Сицилии. Молотом Семьи номер один стал Данте. Кросса сделали Bruglione Западной империи Клерикуцио. Его отказ принять участие в казни Баллаццо не прошел незамеченным. Характером не вышел, чтобы стать настоящим Молотом.

Прежде чем скрыться в Сицилии на два года, Пиппи принял участие в последнем совещании и прощальном обеде с доном Клерикуцио и его сыном Джорджио.

– Должен извиниться за своего сына, – сказал Пиппи. – Кросс молод, а молодежь сентиментальна. Он очень любил обоих Баллаццо.

– Мы любили Вирджинио, – отозвался дон. – Никто никогда мне так не нравился, как он.

– Так зачем же мы их убили? – поинтересовался Джорджио. – В результате у нас возникло больше проблем, чем дело того стоило.

– Жить без порядка нельзя, – сурово поглядел на него дон Клерикуцио. – Если ты располагаешь силой, то обязан пользоваться ею во имя строжайшей справедливости. Баллаццо совершил вопиющий проступок. Пиппи это понимает, разве нет, Пиппи?

– Конечно, дон Доменико. Но мы с вами – люди старой школы. Наши сыновья не понимают этого. – Пиппи помолчал. – Кроме того, я хотел поблагодарить вас за то, что вы сделали Кросса своим Bruglione на Западе на время моей отлучки. Он вас не разочарует.

– Знаю. Я доверяю ему ничуть не меньше, чем тебе. Он разумен, а капризничает только по молодости лет. Время закалит его сердце.

Обед им приготовила жена одного из работников анклава. Она позабыла натереть дону пармезан, так что Пиппи сходил на кухню за теркой и аккуратно натер сыр в миску. Дон погрузил огромную серебряную ложку в желтоватую горку, сунул ее в рот и отхлебнул из стакана крепкого домашнего вина. Да, желудок у него что надо, подумал Пиппи. Уже за восемьдесят, а все еще способен приговорить грешника, да вдобавок поглощать этот грубый сыр и терпкое вино.

– А Роз-Мари дома? – как бы между прочим поинтересовался Пиппи. – Я бы хотел с ней попрощаться.

– У нее снова этот треклятый припадок, – отозвался Джорджио. – Заперлась у себя, и слава Богу, а то не дала бы спокойно поесть.

– А-а. Я всегда считал, что время ее излечит.

– Она не в меру много думает, – заметил дон. – Не в меру сильно любит своего сына Данте. Отказывается что-либо понимать. Мир не переделаешь, да и себя тоже.

– Пиппи, а как ты оценил Данте после операции Баллаццо? – вкрадчиво поинтересовался Джорджио. – Он не нервничал?

Пожав плечами, Пиппи не раскрыл рта. Дон хмыкнул и пристально воззрился на него.

– Можешь говорить откровенно. Джорджио его дядя, а я его дедушка. Все мы родная кровь и имеем право судить друг друга.

Оторвавшись от еды, Пиппи в упор поглядел на обоих. И чуть ли не с сожалением промолвил:

– У него кровавые губы.

В их мире эта идиома означала, что человек преступает нужную меру жестокости, что во время исполнения необходимой работы в нем пробуждается зверь. В Семье Клерикуцио это строжайше возбранялось.

– Господи Иисусе! – слегка отпрянув, выдохнул Джорджио. Дон бросил на него неодобрительный взгляд за упоминание имени Господа всуе и взмахом руки велел Пиппи продолжать. Казалось, он ничуть не удивлен.

– Он был хорошим учеником, – сообщил Пиппи. – У него есть характер и физическая сила. Очень проворен и сообразителен. Но получает чересчур много удовольствия от работы. Потратил излишне много времени на Баллаццо. Говорил с ними минут десять, прежде чем застрелил женщину. Потом выждал еще минут пять и лишь тогда застрелил Баллаццо. Это не в моем вкусе, но куда важнее, что заранее не угадаешь, когда это может привести к опасности, тут ведь каждая минута на счету. На других работах он был без надобности жесток, этакий атавизм тех дней, когда считали остроумным вешать людей на крючьях для туш. Вдаваться в детали мне не хочется.

– А все потому, что этот недоношенный племянничек – коротышка, – сердито буркнул Джорджио. – Лилипут окаянный! Да вдобавок ходит в этих проклятущих шапочках. Черт возьми, где он умудряется их добывать?

– Там же, где и черные добывают свои шапчонки, – добродушно отозвался дон. – Когда я был юнцом, на Сицилии все ходили в забавных шапочках. Кто их знает почему? Да и какая разница? Ну, хватит болтать чепуху. Я тоже носил забавную шапочку. Может, это фамильная черта. Это мать набивала ему голову всяким вздором с тех самых времен, когда он пешком под стол ходил. Ей следовало выйти замуж вторично. Вдовы как пауки. Чересчур много плетут.

– Но он хорошо справляется со своей работой, – напряженно проговорил Джорджио.

– Лучше, чем по зубам Кроссу, – дипломатично ответил Пиппи. – Но порой мне кажется, что он такой же чокнутый, как его матушка. – Пиппи помолчал. – А порой он даже пугает меня.

Дон проглотил еще ложку сыра с вином и распорядился: – Джорджио, проинструктируй своего племянника, исправь его изъян. Когда-нибудь он может стать опасным для всей нашей Семьи. Но не давай ему знать, что это исходит от меня. Он чересчур молод, а я чересчур стар и не смогу оказать на него ни малейшего влияния.

Пиппи и Джорджио знали, что все это неправда, но понимали, что раз старик хочет скрыть свой след, то делает это не без оснований. В это время наверху послышались шаги, и кто-то начал спускаться по лестнице. В столовую вошла Роз-Мари.

Все трое в унынии отметили, что у нее очередной припадок – волосы всклокочены, косметика наложена кое-как, одежда в беспорядке. Но что серьезнее, рот у нее был разинут, но не мог произнести ни слова. И чтобы восполнить отсутствие речи, она пустила в ход тело и руки. И жесты получались ошеломительно яркие, куда выразительнее слов. Она ненавидит их, жаждет их погибели, хочет, чтобы души их пылали в аду до скончания веков. Чтоб им подавиться обедом, чтоб им ослепнуть от вина, чтоб их члены поотваливались, когда они будут спать со своими женами. Затем, схватив тарелки Джорджио и Пиппи, Роз-Мари грохнула их об пол.

Все это ей дозволялось, но, когда много лет назад во время первого припадка она поступила подобным же образом и с тарелкой дона, он приказал схватить дочь и запереть в ее комнате, а затем отправил на три месяца в спецлечебницу. Но даже на сей раз дон поспешно накрыл миску с сыром крышкой; уж больно Роз-Мари брызгалась слюной. И вдруг припадок окончился, она совсем затихла. И проговорила, обращаясь к Пиппи:

– Хотела попрощаться. Надеюсь, в Сицилии ты помрешь.

Ощутив безмерную жалость к ней, Пиппи поднялся и сжал ее ладони в своих. Роз-Мари не сопротивлялась.

– Я предпочту помереть в Сицилии, чем вернуться домой и найти тебя в подобном виде, – промолвил он, поцеловав ее в щеку. Вырвав руки, Роз-Мари взбежала по лестнице.

– Очень трогательно, – усмехнулся Джорджио чуть ли не с презрением. – Но тебе не приходится возиться с ней что ни месяц. – При этом он хитро скосил глаза, но все трое знали, что ее менопауза давно позади, и припадки случаются куда чаще раза в месяц.

Похоже, дона пароксизм дочери смутил меньше всех.

– Она оправится или умрет, – произнес он. – Если нет, я отошлю ее прочь.

После чего обернулся к Пиппи:

– Я дам тебе знать, когда возвращаться с Сицилии. Наслаждайся отдыхом, всех нас не жалуют годы. Но держи глаза нараспашку, высматривай новых людей, вербуй в анклав. Это важно. Нам нужны люди, на которых можно положиться, которые не предадут, у которых omerta вошла в плоть и кровь, не то что у шельмецов, родившихся в этой стране, только и мечтающих жить хорошо, но не платить за это.