Пусть умирают дураки - Пьюзо Марио. Страница 70

— Какого черта ты тут делаешь? — спросил он, но обнял меня и улыбнулся.

Для мужчины у него была потрясающе приятная улыбка. Точно так же он улыбался, когда был еще ребенком, и с тех пор ничего не изменилось.

— Я приехал спасать твою шкуру, — весело сказал я, — Пэм катит на тебя бочку.

Он рассмеялся.

— О Боже, снова она гонит эту чушь.

Ревность Пэм всегда вызывала у него смех.

— Ну да, — ответил я. — Поздние возвращения, поздние звонки, и вот, наконец, классическая улика: губная помада на рубашке.

Я был в отличном настроении, потому что, увидев Арти и разговаривая с ним, я сразу понял, что все ошибка.

Арти вдруг опустился на станционную скамейку. Он выглядел очень усталым. Я стоял рядом, и постепенно у меня стало появляться чувство неловкости.

Арти посмотрел на меня снизу вверх. На лице его было какое-то странное выражение жалости.

— Не волнуйся, — сказал я. — Я все улажу.

Он сделал попытку улыбнуться.

— Волшебник Мерлин, — сказал он. — Надел бы ты, что ли, свой вонючий волшебный колпак. Сядь, по крайней мере.

Он зажег сигарету. Снова я подумал о том, что он слишком много курит. Я сел рядом. Ах ты, черт возьми, думал я. Мозг лихорадочно перебирал варианты, как бы сделать так, чтобы у них с Пэм все уладилось. Одно я знал наверняка — что лгать ей я не стану, и не хотел, чтобы Арти ей лгал.

— Ладно, — сказал я. — Но ты должен сказать Пэм, что происходит, иначе она сойдет с ума. Она звонила мне на работу.

— Если я расскажу Пэм, то придется рассказать и тебе. Но тебе не захочется это услышать.

— Рассказывай, — сказал я. — Какая разница-то? Ты же всегда мне все говоришь. Как это мне может повредить?

Арти бросил сигарету на бетонный пол платформы.

— О’кей, — сказал он.

Он положил руку на мое предплечье, и я ощутил внезапный ужас. В детстве, когда мы оставались одни, он всегда таким образом успокаивал меня.

— Дай мне закончить, не перебивай.

— О’кей, — снова сказал я.

Я почувствовал, что лицо становится горячим. Что я сейчас услышу — об этом я мог только гадать.

— Последние два года я пытался найти нашу мать. Кто она, где она, кто мы сами такие. И месяц назад я нашел ее.

Я стал подниматься. Я выдернул свою руку из-под его руки. Арти тоже встал и попытался снова взять меня за руку.

— Она пьет, — сказал он. — Она красит губы. Выглядит довольно неплохо. Но она совершенно одинока в целом свете. Она хочет увидеть тебя, она говорит, что ничего не…

Я оборвал его:

— Ни слова больше. Не говори больше ни слова. Ты поступай как знаешь, но я скорее увижу ее в гробу, чем увижу живьем.

— Эй, да ладно, ладно, — сказал Арти, пытаясь снова взять меня за руку, но я вырвался и пошел к машине. Арти пошел следом. Мы сели в машину и я повез его домой. К этому времени я уже овладел собой и видел, что Арти расстроен. И сказал ему:

— Рассказал бы ты обо всем Пэм.

— Расскажу.

Я остановился перед въездом к дому.

— Зайдешь к нам? — спросил Арти.

Он стоял рядом с машиной, стекло было опущено, и он снова протянул руку и положил на мою.

— Нет, — ответил я.

Я смотрел, как он зашел в дом, прихватив с лужайки последнего заигравшегося ребенка. И уехал. Я вел машину медленно и осторожно; всю жизнь приучал себя к тому, чтобы быть особенно осторожным в ситуациях, когда большинство ведет себя беспечно. Приехав домой, я по выражению лица Валли понял, что она знает, что произошло. Дети уже спали, и на кухонном столе был оставлен мой обед. Я ел, а она, подходя к плите, провела рукой по моему затылку и шее. Она села напротив, отхлебывая кофе, и смотрела на меня, ожидая, когда я начну говорить. Потом вспомнила, что Пэм просила меня позвонить ей.

Я позвонил. Пэм пыталась как-то извиниться за то, что впутала меня во все это. Я ответил, что ничего страшного, и чувствует ли она себя лучше теперь, когда узнала правду?

Пэм захихикала.

— Ох, уж лучше бы это была любовница.

Она снова была веселой. И теперь наши роли поменялись. Еще несколько часов назад я жалел ее: она была в ужасной опасности, а я был человеком, который должен ее спасти или попытаться помочь. Теперь, кажется, она считала это несправедливым, что наши роли поменялись. И вот за это она и пыталась извиниться. Я ей сказал, чтобы она не беспокоилась.

О следующую фразу Пэм споткнулась:

— Мерлин, ты ведь на самом деле так не думаешь, о своей матери, что не хочешь видеть ее?

— Арти верит мне? — спросил я.

— Он говорит, что всегда это знал, — ответила Пэм. — Он не сказал бы тебе об этом, не смягчив прежде твоего сердца. А тут я влезла. Он очень на меня рассердился за то, что я подняла эту тему.

Я рассмеялся.

— Видишь, день начался неудачно для тебя, а теперь оказалось, что это плохой день для него. Это он потерпевшая сторона. Но лучше он, чем ты.

— Конечно, — сказала Пэм. — Послушай, я тебе сочувствую, правда.

— Ко мне это не имеет никакого отношения.

И Пэм сказала «о’кей», «спасибо» и повесила трубку.

Теперь Валери ожидала, что я скажу ей.

Она внимательно смотрела на меня. Пэм предупредила ее, а может быть, даже и Арти, как нужно вести себя, и она была очень осторожной. Но, думаю, сути она все-таки не ухватила. Они с Пэм, конечно же, замечательные женщины, но они не понимали. Родители и той и другой в свое время были настроены отрицательно к тому, что они выходят замуж за сирот неизвестного происхождения. Я мог представить, какие ужасные истории рассказывались о подобных случаях. А вдруг в нашей семье были случаи помешательства или дегенерации? Или черная кровь, или еврейская кровь или протестантская кровь, и вся такая подобная мура. Ну вот, и теперь наконец всплыло это миленькое свидетельство, когда в нем уже не было нужды. Я полагаю, что ни Пэм, ни Валери не слишком-то обрадовались этому проявлению романтизма Арти, докопавшегося до наших родственных связей.

— Ты не хочешь, чтобы она пришла к нам и повидала детей? — спросила Валери.

— Нет.

Валери выглядела встревоженной и слегка испуганной. А что, если ее собственные дети когда-нибудь отвернутся от нее, видимо, думала она.

— Она твоя мать, — сказала Валери. — У нее, должно быть, была очень несчастливая жизнь.

— Ты знаешь, что означает слово «сирота»? Не смотрела в словаре? Оно означает «ребенок, у которого умерли оба родителя». Или «Детеныш животного, которого бросили, или потерявший мать». Какое тебе больше по душе?

— О’кей, — сказала Валери.

Она была испугана. Она пошла взглянуть на детей, а потом прошла в спальню. Я слышал, как она заходит в ванную комнату и готовится ко сну. Я сидел допоздна, читая и делая заметки, и когда я пошел спать, она уже крепко спала.

Все закончилось через пару месяцев. Как-то раз мне позвонил Арти и сказал, что наша мать снова исчезла. Мы договорились встретиться в городе и вместе пообедать, чтобы поговорить наедине. В присутствии жен мы никогда не могли об этом говорить, словно это было что-то постыдное. Арти выглядел веселым. Он сказал, что мать оставила записку. Он рассказал, что она много пила и ее всегда тянуло в бары, где она снимала мужчин. Что она потаскушка средних лет, но ему она понравилась. Он заставил ее бросить пить, купил ей новую одежду, снял для нее квартиру с хорошей обстановкой, дал ей денег. Она рассказала ему все, что с ней произошло. На самом деле в этом было мало ее вины. Здесь я его прервал. Я ничего не хотел слышать об этом.

— Снова примешься ее разыскивать? — спросил я его.

— Нет, — ответил он. — Ты знаешь, даже теперь я был для нее лишь головной болью. Ей действительно не нравилось мое присутствие рядом с ней. Сначала, когда я только отыскал ее, она стала играть роль, которую я хотел, чтобы она играла, думаю, из-за чувства вины, что она как бы расплачивалась со мной, позволяя мне что-то для нее сделать. Но вообще-то это ей не нравилось. Один раз она даже заигрывала со мной, думаю, просто чтобы повеселиться.