Счастливая странница - Пьюзо Марио. Страница 15

Солнце зашло за облако. Небо быстро затянули темные тучи. Воздух, только что насыщенный пылью, перегретый, наполненный запахом горячей мостовой и расплавленного гудрона, мгновенно посвежел благодаря ливню, сопровождаемому раскатами грома; на какое-то мгновение повеяло свежестью, даже зеленью. Джои с Джино залезли под загрузочный помост. Дождь барабанил над их головами, из щелей в помосте падали дождевые капли, и они радостно подставляли под капли разгоряченные лица.

Здесь было темно, как в подвале, однако света хватало, чтобы сыграть в карты. Джои вытащил из кармана штанов засаленную колоду. Джино терпеть не мог с ним играть, потому что Джои постоянно выигрывал. Они сыграли в «семь с половиной», и Джино проиграл пятьдесят центов из денег, заработанных продажей льда. Дождь лил по-прежнему.

Джои, слегка заикаясь, сказал:

— Джино, забирай свои пятьдесят центов — это тебе за то, что ты спас меня от «быка».

Джино оскорбился: герои не берут денег.

— Брось, — поднажал Джои. — Ты ведь и мою телегу спас. Так что позволь мне отдать тебе пятьдесят центов.

Но Джино и впрямь не хотелось принимать от него деньги: если Джои заплатит ему, то от приключения ничего не останется. Но Джои едва не плакал, и Джино смекнул, что есть причина, по которой ему придется согласиться.

— О'кей, — кивнул Джино и забрал деньги.

Дождь все не прекращался. Они спокойно ждали в полумраке; Джои рассеянно тасовал карты. Из щелей капало. Джино бросил пятидесятицентовик на тротуар.

Джои глядел на монету, не отрываясь. Джино убрал ее в карман.

— Хочешь, снова сыграем в «семь с половиной», с удвоенными ставками? — предложил Джои.

— Не-е, — протянул Джино.

Наконец дождь унялся, выглянуло солнышко, и мальчики выбрались из-под помоста, полуослепшие, как кроты. Умытое солнце скатывалось на запад, к Гудзону. Джои присвистнул:

— Боже мой, уже поздно! Пойду-ка я домой. Ты идешь, Джино?

— Ха-ха! — прыснул Джино. — Вот уж нет!

Он наблюдал, как Джои торопится со своей тележкой к Десятой авеню.

С фабрики Ранкеля выплеснулась на улицу отработавшая смена. От рабочих пахло шоколадом, который они варили весь день; запах был сладкий и привязчивый, словно от цветов, и казался тяжелым в воздухе, ненадолго освеженном дождем. Джино сидел на помосте и, болтая ногами, ждал, пока из ворот не выйдет последний человек.

Он наслаждался всем, что представало его взору: окрашенными заходящим солнцем в темно-малиновый цвет кирпичными стенами жилых домов, видом детей, снова высыпавших на улицу, редкими лошадьми, влекущими по мостовой телеги; за одной из них тянулась дорожка золотистого навоза. К распахнутым окнам подходили женщины; на карнизах появлялись сохнущие после дневного сна подушки.

Бледные женские лица, обрамленные черными волосами, нависали над улицей, как готические горгульи, украшающие стены замка. Вскоре взгляд Джино прирос к бурному потоку дождевой воды, несущемуся по сточному желобу. Он подобрал с тротуара плоскую дощечку, вытащил из кармана свой пятидесятицентовик, аккуратно положил его на дощечку и стал наблюдать, как она плывет по желобу. Видя, что его лодочка вот-вот свернет на авеню, он припустился за ней бегом. У самого угла он подобрал дощечку с монетой и вернулся на Девятую.

По дороге, проходя мимо четырехэтажных домов с заколоченными окнами, он увидел стайку юношей с Ларри ростом, которые раскачивались на веревке, свисающей с крыши. Прыгая с карниза второго этажа, они парили над Тридцать первой, подобно Тарзанам, долетая до окна еще одного пустого дома дальше по улице.

Белобрысый парень в красной рубахе описал полукруг, промахнулся мимо окна, оттолкнулся от стены ногами и со свистом проделал обратный путь.

Джино на мгновение показалось, что он и впрямь летит. Его раздирала зависть. Однако таращиться на них не имело ни малейшего смысла: они все равно не позволят полетать и ему — он слишком мал. Он побрел дальше.

На углу Девятой авеню и Тридцать первой стрит, оказавшись в продолговатой тени надземной железной дороги, Джино снова опустил дощечку с монетой в ручей и стал наблюдать, как она несется к Тридцатой: дощечка крутилась среди пузырей, взлетала на гребни крохотных волн, грозила опрокинуться, сталкиваясь с обрывками бумаги, фруктовыми очистками, объедками, остатками лошадиного, кошачьего, собачьего помета, иногда цеплялась за дно.

Потом дощечка повернула вместе с потоком за угол и устремилась по Тридцатой к Десятой авеню; монета лежала на ней по-прежнему. Джино трусил рядом, иногда поглядывая по сторонам, чтобы не пропустить мальчишек, преследовавших его прошлым вечером. Его кораблик огибал пустые банки, задерживался подле разнообразного мусора, но всякий раз умудрялся миновать ловушку и проплыть под очередной крохотной радугой, встающей над городским ручьем. Еще минута — и Джино успел подхватить свою монетку, а дощечка провалилась между прутьями канализационной решетки под мостом, нависшим над Десятой. Он задумчиво свернул за угол, вышел на авеню и тут же получил удар головой в живот: в него врезался Сал, который взапуски носился по мостовой, пиная банку. Узнав брата, Сал истошно крикнул:

— Тебя ищет мать! Мы уже поели, а тебя она прибьет!

Джино развернулся и опять отправился к Девятой авеню, высматривая радуги, дрожащие над стоком. Так он дошел до пустых домов; веревка свисала теперь неподвижно. Джино спустился в подвал и, оказавшись в доме, взобрался по шатким ступеням на второй этаж. Дом оказался полностью выпотрошенным: из него растащили все водопроводные трубы и светильники. Пол покрывал густой слой отвалившейся штукатурки, по которому было небезопасно ступать. Здесь царила тишина; крадясь по заселенным призраками комнатам с отодранными дверями, Джино ежился от страха. Наконец он добрался до окна и выглянул наружу. Каменный квадрат окна был лишен рамы. Джино вылез на карниз и дотянулся до веревки.

Оттолкнувшись от карниза, он на одно восхитительное мгновение почувствовал себя в свободном полете. Со свистом описав над улицей дугу, он долетел до другого карниза, через три дома от стартовой площадки. Он снова оттолкнулся и снова полетел, теперь в обратном направлении. Еще! Теперь полет его ускорился, он отталкивался то от карниза, то от стены и воображал, что обрел крылья; в конце концов его руки ослабли, и на середине очередной дуги он соскользнул с веревки, обжигая ладони. Еще в воздухе он принял позу бегуна и, едва коснувшись мостовой, понесся к Десятой.

Город уже окутывали сумерки. Данное обстоятельство немало подивило Джино, и он, прекрасно зная, что теперь не миновать беды, затрусил по Тридцать первой к Десятой, изо всех сил стараясь сохранять удивленное выражение на лице. Среди сидящих перед домом он не обнаружил ни одного члена своего семейства. Он устремился по лестнице к себе на четвертый этаж.

Уже на втором этаже он услышал, как ругаются Октавия и мать, и благоразумно унял свой пыл. Войдя в квартиру, он увидел их стоящими нос к носу, с красными пятнами на бледных лицах, с мечущими молнии глазами. Обе повернулись к нему и примолкли. Их молчание не сулило ничего хорошего. Однако Джино тут же отвлекся, уставившись восторженным взглядом на своего брата Винни, который уже сидел за столом. Лицом Винни походил на мертвеца — так густо оно было присыпано мукой; мука въелась во все складки его одежды. Он выглядел смертельно уставшим, и глаза его на белом лице казались особенно черными и огромными.

— Ага, вот ты и дома, — произнесла мать. — Браво.

Джино, заметив порицающий взгляд женщин, поспешил за стол в ожидании еды, поскольку был голоден. Но его настигла сокрушительная оплеуха, от которой у него из глаз посыпались искры.

— Сукин сын! Бегаешь весь день! Чем это ты был так занят? А потом синьор изволит усесться за стол, даже не умывшись. Пошел вон! Figlio de putana. Bestia «Сукин сын. Зверюга (ит.).». Винченцо, ты тоже умойся, тогда ты почувствуешь себя лучше.

Оба мальчика умылись у кухонной раковины и возвратились за стол.