Шесть могил на пути в Мюнхен - Пьюзо Марио. Страница 16

— Хочешь, остановимся, перекусим?

Она отрицательно помотала головой. По мере того как они все ближе и ближе подъезжали к Бублинхаузену, Розали, сжавшись в комок, все ниже опускалась на сиденье. Вот Роган свернул с автобана, и они оказались в городке Вецлар, где некогда находился большой оптический завод, который так усердно бомбили американцы. Как раз во время такой бомбежки и погибли отец и мать Розали. «Опель» медленно двигался по запруженной машинами улице, и вот наконец они приблизились к желтому указателю со стрелкой и надписью «Бублинхаузен». Розали закрыла лицо обеими руками, точно была не в состоянии видеть все это.

Роган ехал медленно. Приблизившись к деревне, осмотрелся по сторонам. Ни следа войны, ни единого шрама. Все полностью перестроено, только новые дома были уже не из дерева цвета имбирного пряника, но из бетона и стали. На улицах играли дети.

— Ну, вот мы и приехали, — сказал Роган. — Посмотри.

Розали продолжала закрывать лицо ладонями. И не отвечала. Роган ехал совсем медленно, затем протянул руку и заставил Розали поднять белокурую голову, взглянуть на места, где прошло ее детство.

То, что произошло дальше, удивило его. Она резко развернулась, гневно взглянула на него. И сказала:

— Это не моя деревня! Ты ошибся, мы не туда заехали. Я ничего здесь не узнаю!

Но затем машина свернула за угол, и взглядам их открылись поля и огороженные участки с частными садами и огородами, причем на каждой калитке висела старая желтая табличка с именем владельца. Розали обернулась на деревню, потом снова посмотрела на сады. В глазах ее промелькнуло узнавание. Она стала нашаривать ручку дверцы, Роган тотчас остановил машину. Розали вышла, перешла на другую сторону, ступила на заросшую травой землю перед участками, затем побежала. Остановилась, взглянула на небо, потом обернулась на родную деревню. И тут Роган увидел, как она изогнулась всем телом, точно в агонии, и упала на землю. Он выскочил из машины, бросился к ней.

Она сидела на траве, некрасиво раскинув ноги, и рыдала. Никогда прежде Роган не видел, чтобы человек плакал так отчаянно. Она подвывала и взвизгивала, как маленький ребенок, и это могло бы показаться смешным, если б звуки эти не исходили из самой глубины ее израненного сердца. Она впивалась в землю длинными накрашенными ногтями, вырывала клочья травы, точно хотела перенести на нее всю свою ярость. Роган так и застыл рядом и ждал, но она его словно не замечала.

На дороге из деревни показались две девушки, совсем молоденькие, лет четырнадцати-пятнадцати. Они несли корзины с садовым инвентарем и какие-то мешки, весело болтали. Вошли через калитки на свои участки и начали копать. Розали подняла голову и долго смотрела на них, они тоже заметили странную девушку и бросали на нее любопытные, завистливые взгляды. Они завидовали ее чудесной одежде, тому, что рядом с ней стоит мужчина, по всему видно, богатый. Розали перестала плакать. Подобрала под себя ноги, протянула Рогану руку, заставила его сесть рядом на траву.

Потом уткнулась головой ему в плечо и тихо плакала еще какое-то время. И он понял: впервые за все это время она по-настоящему оплакивает своих погибших под бомбами отца и мать, брата, который лежит в холодной земле где-то в России. И еще он понял, что гибель родителей стала для молоденькой девушки таким шоком, что она была просто не в силах разумно воспринять эту потерю, до конца осознать ее. Потому и оказалась в психиатрической больнице. Теперь у нее есть шанс справиться со своим несчастьем, подумал Роган.

Рыдания постепенно стихли, какое-то время Розали сидела молча, смотрела то на деревню Бублинхаузен, то на двух девушек, копавшихся в саду. Те тоже время от времени поглядывали на Розали, словно оценивая ее дорогую одежду, ее красоту.

Роган помог Розали подняться на ноги.

— А эти две девчонки завидуют тебе, — заметил он.

Она кивнула, печально улыбнулась.

— Знаешь, я им тоже завидую.

Они доехали до Франкфурта, там, уже в аэропорту, Роган вернул взятый напрокат «Опель» представителям агентства. Розали была с ним до тех пор, пока не объявили регистрацию. Они вместе подошли к турникету, тут она остановилась и спросила:

— Послушай, а ты не мог бы забыть всех этих… остальных? Оставить их жить?

Роган отрицательно покачал головой.

Розали прильнула к нему всем телом.

— Если я потеряю тебя теперь, мне конец. Точно знаю. Пожалуйста, оставь их, забудь!..

Роган ответил тихо:

— Не могу. Возможно, я смог бы простить Дженко Бари и того венгра, Паджерски. Но Клауса фон Остена не прощу ни за что и никогда. А поскольку собираюсь убить его, то и остальных тоже придется. Иначе никак нельзя.

Она по-прежнему прижималась к нему.

— Да оставь ты этого фон Остена, — прошептала она. — Все это неважно. Пусть себе живет. Тогда и ты тоже будешь жить, и я буду счастлива. Вместе с тобой.

— Не могу, — упрямо ответил он.

— Понимаю. Он убил твою жену, тебя тоже пытался убить. Но ведь все кругом тогда только и делали, что убивали друг друга. — Она покачала головой. — Да, они хотели убить тебя, и это — преступление. Но в те времена все убивали, все преступники. И тебе бы пришлось поубивать все человечество, чтобы отомстить.

Роган отодвинул ее от себя.

— Я прекрасно понимаю, понимаю все, что ты только что сказала. Сам думал об этом долгие годы. Мог бы простить их за пытки и убийство Кристин. Мог бы простить за то, что мучили и пытались убить меня. Но фон Остен… сделал нечто такое, чего я никогда не смогу простить. Сделал такое, от чего мне невозможно жить на одной земле с ним, невыносимо, немыслимо. Он искалечил меня, и сделал это так спокойно, хладнокровно, ни разу не повысив голоса. Он самый жестокий из всех. — Роган умолк, чувствуя, как кровь снова запульсировала, забилась о серебряную пластину. — Я вижу сны, и в этих снах убиваю его, а затем оживляю, чтобы убить еще раз.

Тут из громкоговорителя назвали номер его рейса. Розали быстро поцеловала Майкла и прошептала:

— Буду ждать тебя в Мюнхене. В том же пансионе. Не забывай обо мне.

Роган поцеловал ее глаза, губы.

— Впервые за все время я надеюсь, я хочу вернуться живым, — пробормотал он. — Прежде мне было все равно. И я никогда, никогда тебя не забуду. — Он развернулся и зашагал по проходу на посадку.

Глава 11

Летели они над Германией в сумерках, и Роган видел в иллюминаторе, как меняется, восстает из пепла страна. Разрушенные в 1945 году города воспряли к жизни, фабричных труб стало больше, стальные шпили зданий — выше. Правда, местами с высоты все же были видны разбомбленные и выжженные участки, до которых еще не дошли руки. Отметины войны.

Но вот он оказался в Палермо и незадолго до полуночи снял номер в одном из лучших отелей города. И незамедлительно приступил к поискам. Спросил управляющего, не знает ли он в городе человека по имени Дженко Бари. Управляющий лишь пожал плечами и широко развел руками. Ведь в Палермо проживает свыше 400 ООО человек. Вряд ли можно знать каждого, не так ли, синьор?..

Наутро Роган связался с частным детективным агентством, просил их разыскать Дженко Бари. Выдал щедрый аванс, обещал заплатить еще больше, когда они выполнят задание. Затем обошел все официальные конторы и бюро, где могли что-то знать. Побывал в консульстве Соединенных Штатов, нанес визит шефу сицилийской полиции, не преминул посетить редакцию самой популярной в Палермо газеты. Но никто нигде ничего не знал о человеке по имени Дженко Бари.

Нет, это просто невозможно, чтобы столь тщательные поиски не увенчались успехом, думал Роган. Ведь Дженко Бари, должно быть, не последний человек на Сицилии, к тому же богатый, поскольку он член мафии. И тут до него дошло: в том-то и причина. Здесь никто и никогда не поделится с ним информацией о главе мафиози. На острове Сицилия правил кодекс омерты. Омерта, или обет молчания, был древнейшей традицией в этом уголке мира. Никогда не давать никому никакой информации, даже представителям власти. Наказанием за нарушение закона была быстрая и жестокая смерть, вряд ли кто-либо стал бы рисковать жизнью, удовлетворяя любопытство какого-то иностранца. Перед лицом омерты были беспомощны даже шеф полиции и целая когорта частных сыщиков.