Дальняя дорога - Спаркс Николас. Страница 76

София заметила в толпе двух преподавателей по истории искусств, в том числе своего куратора. Когда стрелка приблизилась к цифре один, шум в зале постепенно затих, приглушенный шепот сменился полной тишиной, и на сцену неспешно вышел седовласый джентльмен в изысканном костюме. Он раскрыл папку, которую держал в руках, вынул из нагрудного кармана очки и нацепил на нос, одновременно поправляя страницы.

– Дамы и господа, я хочу поблагодарить всех, кто пришел на аукцион, на котором будет выставлена необыкновенная коллекция Айры и Рут Левинсон. Как вы знаете, наша фирма редко устраивает подобные мероприятия не в собственных залах, но в данном случае мистер Левинсон не оставил нам выбора. Также мы отклонились от традиции, оставив некоторые нюансы сегодняшнего мероприятия неразглашенными. Для начала я бы хотел огласить правила, касающиеся проведения аукциона. Под каждым стулом находится табличка с номером…

Он пустился в описание процесса, а София вновь задумалась об Айре и перестала слушать. До нее лишь смутно доносился перечень лиц, почтивших своим присутствием аукцион, – кураторы из музея Уитни, Метрополитен, галереи Тейт и многих иностранных музеев и галерей. София сообразила, что большинство гостей представляют частных коллекционеров и владельцев галерей, несомненно, надеющихся приобрести какой-нибудь уникальный лот.

Озвучив правила и поблагодарив отдельных лиц и целые организации, седой джентльмен вновь обратился к публике.

– Теперь позвольте представить вам Гоуи Сандерса. Мистер Сандерс много лет был поверенным Айры Левинсона. Он тоже хотел бы поделиться с вами некоторыми сведениями.

Появился Сандерс – щуплый старик. Темный костюм висел на нем как на вешалке. Он медленно поднялся на сцену и откашлялся, прежде чем заговорить – удивительно ясным и бодрым голосом.

– Мы собрались здесь сегодня, чтобы стать участниками выдающегося события. В конце концов, не часто коллекция такого масштаба и значения остается столько времени не замеченной. Всего лишь шесть лет назад, я подозреваю, весьма немногие в этом зале знали об ее существовании. Потом в одном журнале вышла статья, посвященная обстоятельствам создания коллекции, и, признаюсь, даже меня – человека, который последние сорок лет был поверенным Айры Левинсона, – потрясла культурная значимость и ценность этого собрания картин.

Он сделал паузу, чтобы взглянуть на слушателей, и продолжал:

– Но здесь я по другой причине. Я пришел, потому что Айра в своих инструкциях касательно проведения аукциона попросил меня сказать вам несколько слов. Признаюсь, я бы предпочел этого не делать. Хотя я прекрасно чувствую себя в суде или в собственной конторе, мне редко приходится выступать перед публикой, в числе которой столько людей, облеченных правом приобретать произведения искусства для частных лиц или организаций по цене, которую я назвал бы заоблачной. И все-таки, поскольку мой друг Айра попросил меня выступить, я выполню его просьбу.

В зале раздались добродушные смешки.

– Что я могу сказать про Айру? Что он был хорошим человеком, честным, совестливым? Что он обожал жену? Или лучше рассказать вам про его магазин и про то, что в разговоре от него исходила тихая мудрость? Я задавал себе сотню вопросов, пытаясь понять, что конкретно хотел Айра, обращаясь ко мне с этой просьбой. Что сказал бы он сам, если бы стоял перед вами? Наверное, вот что: «Я хочу, чтобы вы поняли».

Он помолчал, чтобы убедиться, что его внимательно слушают.

– Я помню одно удивительное изречение, которое приписывают Пабло Пикассо, – продолжал Сандерс. – Как известно большинству из вас, он – единственный иностранный художник, чьи работы представлены на сегодняшнем аукционе. Много лет назад Пикассо якобы сказал: «Мы все знаем, что искусство не правдиво. Искусство – это ложь, которая делает нас способными осознать правду. По крайней мере правду, которая нам явлена».

Сандерс вновь взглянул на публику и заговорил тише:

– «Искусство – это ложь, которая делает нас способными осознать правду», – повторил он. – Пожалуйста, задумайтесь… – Он окинул взглядом притихших слушателей. – По-моему, это очень глубокое изречение – во многих смыслах. Разумеется, оно отражает взгляд, которым вы, возможно, будете смотреть на картины, выставленные здесь сегодня. Впрочем, поразмыслив, я задумался, говорил ли Пикассо только об искусстве или, может быть, хотел, чтобы мы переосмыслили всю нашу жизнь. На что он намекал? С моей точки зрения, Пикассо имел в виду, что реальность формируют наши ощущения. Та или иная вещь хороша или плоха только потому, что мы – вы и я – так считаем, основываясь на собственном опыте. А Пикассо говорит, что это ложь. Иными словами, наши мнения, мысли и чувства – то есть наши ощущения – в перспективе ничего не решают. Наверное, одни сейчас думают, что я некстати пустился в рассуждения о нравственном релятивизме, а другие – что я просто старик, который слетел с катушек…

Аудитория вновь рассмеялась.

– Я хочу сказать вот что: Айра счел бы эту цитату уместной. Он верил в добро и зло, в хорошее и дурное, в любовь и ненависть. Он жил в эпоху, когда разрушение и ненависть обрели глобальный масштаб. И все-таки Айра не позволил им стать определяющими для себя – и для своего будущего. Я хочу, чтобы сегодняшний аукцион вы считали своего рода напоминанием о том, что было самым важным для Айры. Но главное, я хочу, чтобы вы поняли.

София сама не знала, что имел в виду Сандерс, и, посмотрев по сторонам, заподозрила, что остальные тоже пребывают в некоторой растерянности. Пока поверенный говорил, одни набирали сообщения, а другие изучали каталог. Настала короткая пауза, во время которой седовласый джентльмен совещался с Сандерсом. Наконец аукционист вернулся на возвышение, вновь надел очки и откашлялся.

– Как большинству известно, аукцион пройдет в несколько этапов, первый из которых состоится сегодня. Пока что нам не известны ни количество последующих мероприятий, ни их даты, поскольку это решится по результатам сегодняшнего дня. Я знаю, многие из вас хотели бы узнать условия аукциона…

Гости, как один, сосредоточенно подались вперед.

– Условия, опять-таки, установил наш клиент. Соглашение получилось довольно… необычным в ряде деталей, в том числе в отношении порядка, в котором будут представлены лоты. Согласно расписанию, с которым вы все ознакомились заранее, мы сейчас прервемся на полчаса, чтобы вы могли условиться с вашими клиентами. Список картин, которые выставлены на торги сегодня, можно найти на страницах каталога, с тридцать четвертой по девяносто шестую. Также обратите внимание на фотографии вдоль стен. Кроме того, порядок проведения аукциона мы выведем на экран.

Люди поднялись и полезли за телефонами. Начались оживленные обсуждения. Люк шепнул Софии на ухо:

– В смысле, никто заранее не знает в каком порядке будут представлены лоты? А что, если картину, за которой они пришли, выставят только в самом конце? Они же проторчат здесь полдня!

– Ради такого необыкновенного события, полагаю, они готовы ждать до второго пришествия.

Люк указал на мольберты вдоль стены.

– Ну, какую ты предпочитаешь? У меня в бумажнике завалялась пара сотен долларов, а под стулом как раз лежит табличка с номером. Хочешь Пикассо? Или Джексона Поллока? Или Уорхола?

– Не шути так.

– Думаешь, цены здесь дойдут до предполагаемых?

– Понятия не имею, но не сомневаюсь, что у фирмы все схвачено. Если и не дойдут, то будут близко.

– Да некоторые из этих картин стоят, как двадцать наших ранчо.

– Знаю.

– Бред какой-то.

– Возможно, – согласилась София.

Люк покрутил головой, осматриваясь.

– Интересно, что сказал бы Айра?

София вспомнила старика, которого увидела в больнице, и письмо, в котором ни слова не говорилось о картинах.

– Не удивлюсь, если ему вообще было бы все равно, – ответила она.

Когда перерыв закончился и публика вернулась на места, седовласый мужчина поднялся на возвышение. В ту же минуту двое служителей осторожно поставили на мольберт прикрытую тканью картину. В момент начала аукциона София ожидала услышать заинтересованный гул, но, окинув взглядом зал, поняла, что лишь некоторые проявляют явное внимание. Пока аукционист готовился, многие сосредоточенно набирали сообщения. Девушка знала, что первый крупный лот – одна из картин де Кунинга – идет под вторым номером, а полотно Джаспера Джонса – под шестым. В промежутке выставлялись картины авторов, которых София почти не знала, и первый лот был, несомненно, из их числа.