Хроники Нарнии (сборник) - Льюис Клайв Стейплз. Страница 4

В комнату вошел Эдмунд, который, между прочим, успел заметить, как Люси прячется в гардероб. И сразу решил залезть туда же — не то чтобы этот шкаф был самым укромным местом в доме, а просто уж очень ему хотелось поиздеваться над Люси. Он распахнул дверь. В шкафу висели шубы, пахло нафталином, там было темно и тихо — все в этом шкафу было, только Люси в нем не было.

— Эта дурочка, наверное, думает, что я — Сьюзен и сейчас ее изловлю, вот и затаилась за шубами, — решил Эдмунд, прыгнул в шкаф и захлопнул дверь.

Он забыл, что это и в самом деле величайшая глупость на свете. И вот в полной темноте он стал на ощупь искать Люси, думая, что сразу на нее наткнется. Не тут-то было. Эдмунд очень удивился и решил открыть дверь, чтобы стало посветлее. Однако и двери тоже не смог найти. Это ему совсем не понравилось, он бросился в одну сторону, потом в другую и даже закричал:

— Люси! Лу! Где ты? Я же знаю, ты здесь!

Ответа он не дождался. Зато ему показалось, что его собственный голос звучит как-то странно — не так, знаете ли, как в закрытом шкафу, а будто на открытом воздухе. И еще ему почудилось, что вроде бы похолодало; потом он увидел свет.

— Слава богу! Наверное, дверь сама собой распахнулась.

Он совсем забыл про Люси и пошел на свет, полагая, что сейчас-то наконец выберется из шкафа и окажется в светлой каморке. А вышел — из темного косматого ельника на лесную поляну.

Под ногами — чистый сухой снежок, и ели стоят в снежных шубах. А над ними — бледно-синее небо, небо ясного зимнего утра. Он увидел огромное красное солнце, которое поднималось из-за леса. И тишина вокруг стояла такая, будто он — единственное живое существо в этом мире. Ни птиц, ни белок, и куда ни глянь — везде сплошной лес. Эдмунда пробрала дрожь.

И только тут он вспомнил, что искал-то он Люси; еще вспомнил, как издевался над ее придуманной страной — и вот ведь, оказалось, что страна вовсе не выдумана. Значит, Люси должна быть где-то здесь, недалеко. Он закричал:

— Люси! Люси! Я тут! Это я — Эдмунд.

Ответа не было.

«Злится на меня, — подумал Эдмунд, — злится за то, что я дразнился». Ему вовсе не хотелось просить прощения, но еще меньше хотелось торчать одному в этом диковинном лесу, поэтому он снова закричал:

— Послушай, Лу! Я тебе не верил — не сердись. Теперь я вижу, ты не врала. Давай мириться.

И опять никакого ответа.

— Девчонка, она и есть девчонка, — проворчал Эдмунд, — дуется и ничего не желает слушать.

Он еще раз огляделся, решил, что это местечко ему не по душе, и совсем уже собрался повернуть обратно, как вдруг ему почудился, далеко-далеко в лесу, звон колокольчиков. Он прислушался; звук приближался, становился все громче, и наконец из лесу показались сани, запряженные парой северных оленей.

Олени, размером с шотландского пони, были белые — белее самого белого снега, а их ветвистые золоченые рога горели огнем на солнце. Сбруя из ярко-красной кожи вся была унизана бубенчиками. На облучке сидел толстый гном, не более трех футов ростом, одетый в шубу из белого медведя; на голове у него красовался алый колпак с золотой кисточкой на длинном витом шнуре; преогромная борода укрывала колени и служила ему фартуком. А позади него на высокой скамейке восседал некто, совсем не схожий с гномом, — это была дама высоченного роста. Таких женщин Эдмунд в жизни еще не встречал. Она тоже была закутана в белые меха по самую шею, на голове у нее сверкала золотая корона, а в правой руке она сжимала длинный тонкий жезл, тоже золотой.

Лицо у дамы было белое — не просто бледное, но совершенно белое, белее снега, или бумаги, или сахарной глазури, и только ужасно красные губы выделялись на нем. Что ни говори, это было красивое лицо, но слишком надменное, холодное и жестокое.

Великолепное было зрелище: сани летели, бубенцы звенели, гном щелкал кнутом, снег фонтанами летел из-под полозьев.

— Стоп! — сказала дама, и гном натянул поводья так, что олени, присев на задние ноги, замерли на месте. Они грызли удила, тяжко дышали, и пар из ноздрей клубился в морозном воздухе как дым.

— Что это такое? — удивилась дама, уставившись на Эдмунда.

— Я… я… меня зовут Эдмунд… — промямлил Эдмунд. Ему не понравилось, как она смотрит на него.

Дама нахмурилась, и взгляд ее стал еще жестче.

— Разве так обращаются к королевской особе?

— Извините, ваше величество, — ответил Эдмунд, — я не знал.

— Он не знает королеву Нарнии? — вскричала дама. — Ха-ха! Ничего, скоро узнает. Еще раз спрашиваю, что ты за тварь?

— Простите, ваше величество, — совсем растерялся Эдмунд, — я… я не понял… Я учусь в школе… точнее, учился, потому что сейчас у нас каникулы.

Глава 4

Рахат-лукум

— Кто ты? — снова спросила королева. — Ты что, гном-переросток, сбривший бороду?

— Нет, ваше величество, — сказал Эдмунд, — у меня не было бороды, я еще мальчик.

— Мальчик! — воскликнула она, — Ты хочешь сказать, что ты из сынов Адама?

Эдмунд стоял столбом и молчал. В голове у него все так перепуталось, что он просто не понял вопроса.

— Я вижу, что ты прежде всего — остолоп, — сказала королева. — Не испытывай моего терпения, отвечай без уверток: ты — человек?

— Да, ваше величество, — сказал Эдмунд.

— И каким образом, скажи на милость, ты оказался в моих владениях?

— Не сердитесь, ваше величество, но я попал сюда через шкаф.

— Через шкаф? Это как?

— Я… я отворил дверь и тут же очутился здесь, ваше величество.

— Ха! — проговорила королева, обращаясь скорее к себе, чем к нему. — Дверь? Дверь из мира людей! Я слышала о чем-то таком. Это смертельно опасно. Впрочем, покуда он один, с ним ничего не стоит разделаться, — с этими словами она приподнялась и вперила в Эдмунда испепеляющий взгляд. И подняла свой жезл.

Эдмунд почувствовал, что сейчас она сотворит с ним что-то страшное, но не в силах был хотя бы шевельнуться. И в ту самую секунду, когда он решил, что ему пришел конец, королева, кажется, передумала.

— Бедный ребенок, ты, я вижу, совсем замерз, — сказала она совершенно другим голосом. — Иди ко мне в сани, сядь рядом, я укрою тебя своей королевской мантией, и мы побеседуем.

Эдмунду это предложение показалось подозрительным, однако ослушаться он не посмел, залез в сани и уселся у ее ног; она же закутала его в полы меховой мантии и хорошенько подоткнула со всех сторон.

— Не хочешь ли выпить чего-нибудь? — спросила королева. — Ты любишь горячее?

— С удовольствием, ваше величество, — пробормотал Эдмунд, у которого зуб на зуб не попадал.

Откуда-то из-под мантии королева выудила махонький как будто медный пузырек. Вытянув руку, она капнула из пузырька на снег возле саней. Эдмунд видел, как сверкающая капля на мгновение повисла в воздухе, а потом упала на снег, зашипела — и откуда ни возьмись появился украшенный самоцветами дымящийся кубок. Гном, схватив кубок, подал его Эдмунду, кланяясь и улыбаясь. И что-то нехорошее было в его улыбке.

Стоило только Эдмунду разок-другой глотнуть этой горячей жидкости, как ему сразу полегчало. Ничего подобного он никогда еще не пробовал — питье было густое, пенистое и сладкое, и от него по всему телу побежало тепло.

— Сын Адама, — сказала королева, — глупо пить не закусывая. Какую еду ты любишь больше всего?

— Если можно, ваше величество, я хотел бы рахат-лукума, — осмелел Эдмунд.

Королева снова капнула из пузырька, и тут же на снегу появилась круглая коробка, перевязанная зеленой шелковой лентой. Эдмунд открыл коробку, и в ней оказалось фунта три наилучшего рахат-лукума. Каждый ломтик был прозрачен и сладок — таким вкусным рахат-лукумом Эдмунд в жизни еще не лакомился. Он совсем согрелся и успокоился.

Мальчик ел, а королева донимала его вопросами. Сначала он вроде помнил, что разговаривать с набитым ртом — неприлично, однако вскоре забыл; все его мысли были заняты только одним — как бы запихать в рот побольше рахат-лукума. И чем больше он ел, тем больше ему хотелось, и он ни разу не спросил себя, отчего королева столь любопытна. Так, сам того не заметив, он рассказал, что у него есть брат и две сестры, что одна из его сестер уже побывала в Нарнии и повстречала тут фавна и что никому, кроме них четверых, про Нарнию неизвестно. А королеву, очевидно, особенно заинтересовало то, что их именно четверо, и она снова и снова возвращалась к этому.