Время для звезд. Небесный фермер - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 78

Шофер мог сбрасывать разжеванную каменную массу либо себе за спину, то есть за задний каток, либо в стороны. Сейчас он выбрал второй вариант, так что за машиной оставалась аккуратная ровная дорога – немного пыльная, быть может, но первый же дождичек ее прибьет. Грохот стоял невообразимый, но водителю это, как видно, не мешало. Он явно наслаждался работой. Свежий ветерок сдувал с него пыль, и шофер, сдвинув антисиликозную маску на лоб, расплылся в улыбке.

К полудню с лавой было покончено. Мы в темпе перекусили, и водитель принялся расчищать поле – пока только первые пять акров, до остальных очередь дойдет позже. Я радовался и этому: ведь камнедробилка пришла на несколько месяцев раньше обещанного.

Со вторым рейсом «Мейфлауэр» доставил еще три камнедробилки и всего нескольких иммигрантов взамен тех, кто не выдержал и удрал домой: таким был компромисс, достигнутый между городским советом и Колониальным комитетом. Когда машина после лавы вгрызлась в твердые камни, грохот стал совсем невыносимым, но для меня он звучал нежнее музыки. Я просто глаз не мог оторвать от этого зрелища. Каждый сожранный камнедробилкой камень становился частичкой расчищенного поля. Где-то к ужину объявился отец с шофером-сменщиком. Мы вместе полюбовались на работу машины, а затем отец отправился обратно в город. Я остался. Около полуночи нашел на участке, не предназначенном к расчистке, большой валун с тенью и прилег поспать. Разбудил меня шофер-сменщик.

– Просыпайся, парень, – сказал он. – Гляди: вот твоя ферма. Я встал, протер глаза, посмотрел вокруг. Пять акров, по краям небольшое пространство для дренажных труб, в центре – пологий холмик для дома. Моя ферма.

По логике вещей надо было начинать строительство дома, но по расписанию мне на этой неделе выделили в пользование «жевалку». «Жевалка» – это уменьшенный вариант камнедробилки. Вместо антенны у нее батарейки, она сравнительно маломощна, зато совершенно дуракоустойчива – ею может управлять любой новичок, завершая работу, начатую камнедробилкой. В колонии таких «жевалок» штук сорок, наверное.

Камнедробилка оставляет после себя булыжники размером с кулак, раскиданные по полю и покрывающие его ковром толщиной в несколько футов. А у «жевалки» спереди приспособлены вилы, вернее несколько пар вил разной величины. Самые редкозубые погружаются в каменное месиво на глубину порядка восемнадцати дюймов и выбирают большие булыжники. По мере движения машины вперед камни ползут к загрузочной воронке и перемалываются до размеров ореха. Выудив все большие камни, вы снимаете редкозубые вилы, ставите вместо них средние и переключаете «жевалку» на более мелкий помол. На сей раз вилы погружаются вглубь лишь на десять футов, а в результате получается гравий. Затем вы повторяете ту же процедуру с частозубыми вилами, потом – с самыми мелкозубыми, и в конце концов получаете на поле ковер из каменной пыли, мелкой, как суглинок, все еще мертвой, но готовой к оплодотворению. И так по кругу, шаг за шагом, дюйм за дюймом. Чтобы из этого вышел толк, «жевалку» нужно использовать все двадцать четыре часа в сутки, пока ее у вас не отобрали. В первый день я даже завтракал, не слезая с седла. После ужина меня сменил отец, потом из города подгреб Хэнк, и мы, сменяя друг друга, вкалывали всю ночь напролет – это была ночь с воскресенья на понедельник, то есть светлая фаза.

На следующий день Папа Шульц застукал меня в машине уткнувшимся головой в приборную панель и прогнал к себе домой отсыпаться. С тех пор каждые четыре-пять часов, когда я трудился в одиночку, меня проведывал кто-нибудь из Шульцев. Без них мы с отцом вряд ли справились бы с работой, особенно в темную фазу недели.

А так, когда пришла пора отдавать «жевалку», у меня уже было три с половиной акра, готовых к оживлению с помощью «платной грязи». Надвигалась зима, и я был твердо намерен перезимовать в новом доме. Правда, для этого приходилось вкалывать по-черному. И еще нужно было засеять поле хоть какими-нибудь семенами, чтобы весеннее таяние не смыло верхний слой почвы. Вообще-то мне нравится, что ганимедский год короче земного: на Земле ужасно долгие зимы. Но это требует от вас изрядной расторопности. Папа Шульц посоветовал посеять траву; мутированная трава взойдет на стерильной почве не хуже, чем на гидропонике, а переплетение корней удержит землю на месте, даже если трава зимой замерзнет. К тому же корни не дадут распространиться инфекции, которую можно занести вместе с «платной грязью». «Платная грязь» по сути не что иное, как жирный земной чернозем, кишащий бактериями, грибками и микроскопическими червячками, то есть всем необходимым, кроме больших земляных червей – их вы должны запустить туда сами. Только не думайте, что можно просто взять с Земли почву и перевезти ее в грузовом трюме на Ганимед. В каждой горсти чернозема содержатся сотни организмов, растительных и животных, необходимых для земледелия, – но там же есть и сотни вредных организмов. Столбнячные бактерии. Вирусы, вызывающие заболевания у растений. Гусеницы озимой совки. Споры. Семена сорняков. Большинство из них невооруженным глазом и не разглядишь, такие они крошечные, а некоторые даже отфильтровать невозможно. Поэтому, чтобы изготовить «платную грязь», земные ученые выращивают в лабораториях чистые культуры полезных бактерий, маленьких червячков, грибков – словом, всего, что считают нужным сохранить, а затем берут почву и умерщвляют ее радиацией и высокой температурой до полной стерильности, стерильнее, чем на Луне. И только потом в эту мертвую землю внедряют все выращенные ими культуры. Так получается первичная «платная грязь». На Ганимеде ее разрезают на шесть слоев, наращивают их и вновь нарезают – в результате фермер получает «платную грязь», в которой на сотню фунтов приходится лишь один фунт собственно земной почвы.

Чтобы «избежать вторжения», как говорят экологи, прилагались все мыслимые усилия. О чем я не упомянул, рассказывая про путешествие на «Мейфлауэре», так это о том, что нашу одежду и багаж тщательно продезинфицировали, а нас самих, прежде чем отдать одежду, отдраили до блеска. В принципе это было единственное настоящее мытье за два месяца, но после него от всех нас разило больницей.

В то утро, когда тягачи должны были привезти мне «платную грязь», я ушел от Шульцев ни свет ни заря. Насчет того, как удобрять поле черноземом, существуют разные мнения. Некоторые раскидывают его поверху, но это чревато; чернозем может погибнуть. Другие роют ямки с интервалами в шесть-восемь футов, по типу шахматной доски… Надежно, но медленно. Я все еще размышлял, не в силах решить, какой способ выбрать, когда заметил на дороге какое-то движение.

Их было шестеро, и каждый толкал перед собой тачку. Когда они подошли поближе, я увидел, что это вся мужская часть семейства Шульцев. Я устремился к ним навстречу.

Тачки были доверху набиты компостом, и весь он предназначался для меня. Папа Шульц решил преподнести мне сюрприз. Я не находил слов, а когда нашел, то выпалил:

– Папа Шульц, я понятия не имею, когда смогу с вами расплатиться! Он бросил на меня свирепый взгляд.

– О какой плате ты болтаешь? У нас этого компоста завались – из ушей уже прет!

И велел сыновьям вывалить груз на мою «платную грязь». Потом взял вилы и стал аккуратненько перемешивать компост с черноземом, наподобие того, как Мама Шульц добавляет в тесто взбитый белок.

Папа Шульц взял командование на себя, и я перестал терзаться вопросом, как распорядиться «платной грязью». По мнению Папы – а я, как вы понимаете, с ним не спорил – всего этого добра должно было хватить примерно на акр, если смешать его с мертвой почвой. Но он не стал удобрять этот акр целиком; он пустил через мое поле семь полос длиной в две сотни ярдов с промежутками примерно по сорок футов. Мы взялись за тачки – шесть шульцевских плюс одна моя – и распределили смесь вдоль каждой полосы.

После чего, обозначив каменными пирамидками все семь полос, мы тщательно зарыли граблями животворную смесь в каменную пыль на протяжении пяти-шести футов с обеих сторон каждой полосы. К полудню появились нагруженные Мама с Гретхен. Мы сделали перерыв на пикник.