Дверь в лето (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 37

— Вы уверены, что не спутали меня с кинозвездой?

— О нет! Вы — доктор Хьюберт Твишелл… великий физик.

Он дернул щекой.

— Скажем, просто физик. А еще точнее — стараюсь им стать.

Мы поболтали о том, о сем, а когда он расправился со своим бутербродом, я попытался поставить ему стаканчик. Я попросил оказать мне честь, позволить угостить его. Он помотал головой.

— Крепкое я пью только после захода солнца. Во всяком случае, спасибо. Приятно было поговорить с вами. Будете проходить мимо университета — загляните ко мне в лабораторию.

Я ответил, что не премину.

Не так уж много я напортачил в 1970 году (не то, что в прошлый раз): я уже знал, что к чему. Помогло мне и то, что большинство моих знакомых жили в Калифорнии. Наперед я решил, что буду делать, если замечу знакомую физиономию — отделаюсь холодным кивком и побыстрее смоюсь от греха подальше.

Гораздо больше досаждали мелочи. К примеру, я никак не мог отвыкнуть от патентованного Стиктейтовского шва и снова привыкнуть к “молнии”. Только через полгода я научился принимать все это как само собой разумеющееся. И бритье — я снова должен был бриться! Однажды я простыл — совершенно забыл, что одежда может намокнуть под дождем. Воистину, ужасны призраки прошлого! Хотел бы я видеть в своей шкуре всех этих тонких эстетов, что щерятся на прогресс и лепечут о неповторимых прелестях минувших времен. Нет ничего хорошего в том, что пища остывает, что рубашки надо стирать, что зеркало в ванной запотевает в самое неподходящее время, что из носа течет, что под ногами грязь и в легких тоже. Короче говоря, я знавал лучшие времена и 1970 год ознаменовался для меня чредой мелких неприятностей.

Потом я привык ко всему этому, как собака — к своим блохам. В 1970-м Дэнвер еще оставался самобытным, старомодным городком. Я почти полюбил его. Не было ни намека на Великую Стройку, на все, что я видел (или “увижу”), приехав туда из Юмы; по улицам бегали автобусы и все прочее; население еще не перевалило за два миллиона и отыскать Колфакс-авеню ничего не стоило.

Дэнвер в роли столицы штата был похож на мальчика, впервые надевшего вечерний костюм. Он все еще тяготел к сапогам с высокими каблуками, но влияние Дикого Запада понемногу сходило на нет и вскоре ему предстояло вырасти в безликий метрополис с посольствами, шпионами и шикарными ресторанами. А пока его застраивали на скорую руку: надо же было где-то разместить бюрократов, парламентских лоббистов, посредников, секретарей-машинисток и блюдолизов. Здания ставили так быстро, что едва успевали сгонять коров с пастбищ, ставших стройплощадками. И все-таки Дэнвер лишь на несколько миль приблизился к Аурор на востоке, к Гендерсону на севере и к Литлтоку на юге. Между ним и Военно-воздушной Академией все еще лежали поля. Правда, на западе он забрался в горы и федеральные учреждения стояли вплотную к голым скалам. Мою нежность к Дэнверу не мог поколебать даже федеральный бум, настолько я был рад вернуться в свое собственное время.

Но проклятые мелочи не оставляли меня в покое. Поступив в штат “Горничных, Инк”, я починил себе зубы и думать о них забыл. Но в 1970-м не было антикариозных таблеток, в зубе появилось дупло и он стал сильно меня донимать. Я пошел к дантисту и совсем забыл, что он увидит у меня во рту. Он моргал, совал свое зеркальце то туда, то сюда и наконец сказал:

— Йосафат великий! У кого вы лечились?

— Оо — ы — а?

Он вынул зеркальце из моего рта.

— Кто это сделал? И как?

— Что? Это вы про зубы? Мне их чинили — в одной экспериментальной клинике… в Индии.

— Как им это удалось?

— Откуда я знаю?

— Ммм… погодите минутку. Я должен сделать несколько снимков, — и он начал возиться с рентгеновским аппаратом.

— Нет-нет, — запротестовал я, — просто вычистите эту дыру, закупорьте ее и отпустите меня.

— Но…

— Мне очень жаль, доктор, но сейчас я очень спешу.

Так он и сделал, хотя время от времени прерывался, снова и снова осматривая мои зубы. Я заплатил наличными и исчез, не оставив следа. Уверен, что у него появились кое-какие идеи. Пусть, ничего страшного. Люди должны сами до всего доходить, а не получать готовенькое. Поэтому я и не позволил делать рентген.

Потея по шестнадцать часов в сутки над Чертежником Дэном и Питом-Протеем я умудрялся левой задней делать кое-что еще. Анонимно, через адвокатскую контору Джона я снесся с солидным сыскным агентством и заказал данные о прошлом Белл. Я сообщил им ее адрес, личный номер и марку ее машины (на случай, если понадобятся отпечатки протекторов) и намекнул, что она, возможно, не раз бывала замужем и что полиция, может быть, завела на нее дело. В видах экономии и старался максимально сузить для них круг поисков.

Если бы поиск занял дней десять, я бы распростился со всем своими денежками. Но агентство работало быстро и через пару дней на адрес конторы Джона пришел толстый пакет.

Белл оказалась деловой девушкой. Она была на шесть лет старше, чем сказала мне и до восемнадцати лет успела дважды побывать замужем. Один из этих браков был незаконным — у парня уже была семья; было неясно, удосужилась ли она развестись с ним. С восемнадцати лет она была замужем четырежды, хотя одно замужество внушало сомнения: не так уж сложно сделаться “солдатской вдовой”, тем более, что “муж” погиб и протестовать не может. Однажды она была разведена (официально) и один из ее мужей умер своей смертью. Оставался по меньшей мере один, с кем она продолжала “состоять в браке”.

Ее полицейское досье было толстым и интересным, хотя в уголовном преступлении ее изобличили лишь однажды, в Небраске, но освободили под залог. Это установили по отпечаткам пальцев, потому что она, выйдя на свободу, сменила имя и получила новый личный номер. Агентство спрашивало, нужно ли уведомить власти штата Небраска.

Я ответил им, что не нужно: дело было девять лет назад, срок давности истек. Я надивиться не мог: каким же я был болваном! Воистину, рефлекторные реакции никого до добра не доводят.

К октябрю я понял, что безнадежно отстал от своего графика. Я еще не закончил описание, а без него чертежи немного стоили. К заявке я и вовсе не притрагивался. С коммерсантами я не связался — мне нечего было им показать — и это было хуже всего. Мне просто не хватало времени на все. Пожалуй, следовало попросить доктора Твишелла переместить меня не на тридцать один, а на тридцать два года, да еще недели три зарезервировать для отдыха. Похоже, я тогда здорово переоценил свои способности.

Саттонам я свои игрушки не показывал. Не то, чтобы я чего-то боялся, просто не хотел разговоров и бесполезных советов, пока не закончу работу. В последнюю сентябрьскую субботу я собирался с ними в клуб и потому пахал до поздней ночи, нагоняя график. Будильник задребезжал слишком рано — я сам его так поставил, чтобы успеть побриться к приезду Саттонов. Бритва, будильник! Слава богу, что в 2001 году нет таких садистических предметов. Побрившись, я собрался с духом и пошел в угловую аптеку позвонить и объявить своим друзьям, что не смогу с ними поехать.

К телефону подошла Дженни.

— Дэнни, ты слишком много работаешь. Уикэнд на природе пойдет тебе только на пользу.

— Ничего не поделаешь, Дженни. Я должен работать. Простите меня.

Джон взял отводную трубку.

— Что за вздор ты несешь, Дэн?

— Мне нужно работать, Джон. Времени не хватает. Передавай всем в клубе привет.

Я поднялся к себе, сжег пару гренок, вулканизировал несколько яиц и сел за чертежи.

Часом позже ко мне постучали Саттоны.

Отдыхать мы так и не поехали. Зато я показал им обе машины, чертежник Дэн не особо впечатлил Дженни (оно и понятно, если женшина не инженер), но от Пита-Протея ее было не оторвать, дома у нее была пятая модель Горничной и она живо поняла, что Пит может много больше.

А вот Джон сразу оценил Чертежника Дэна. Перебирая клавиши (кое-какая практика у меня была) я, ловко изобразил свою подпись, неотличимую от настоящей. Он поднял брови.