Двойная звезда [Двойник; Дублер; Звездный двойник; Мастер перевоплощений] - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 13

– Это часто дает подобный эффект. Я имею в виду сильное ускорение. Может хотите продолжить просмотр лент?

– Конечно, как скажете, доктор.

– О'кей. – Он протянул руку и комната погрузилась во мрак.

И вдруг меня пронзила уверенность в том, что он снова собирается показывать мне марсиан. Я попытался приказать себе не впадать в панику. Кроме того, я решил, что мне следует помнить о том, что на самом деле их здесь нет. И правда – ведь это всего-навсего их изображение, отснятое на пленку. Конечно, они не должны действовать на меня – в тот, первый раз я просто растерялся от неожиданности.

И действительно, у меня перед глазами появились обычные изображения марсиан, как с мистером Бонфортом, так и без него. Я обнаружил, что способен разглядывать их совершенно безразлично, не испытывая при этом страха или отвращения.

И вдруг я понял, что смотреть на них доставляет мне удовольствие!

Я издал какой-то возглас и Кэнек тут же выключил проектор.

– Что-нибудь случилось?

– Доктор – вы загипнотизировали меня!

– Но вы сами разрешили мне сделать это.

– Но меня невозможно загипнотизировать.

– Очень прискорбно.

– Так… так значит, вам удалось сделать это. Я не такой уж кретин, чтобы не понимать этого, – сказал я с удивлением и добавил: – Может быть попробуем еще раз те кадры. Я никак не могу поверить тому, что вы со мной сделали.

Он снова вернул пленку к тому месту и я снова смотрел и удивлялся. Марсиане, если смотреть на них без всяких предрассудков, вовсе не омерзительны, более того, они даже чем-то симпатичны. В действительности их необычная грация чем-то сродни изяществу китайских пагод. Они, конечно, внешне ничем не походили на человека, но ведь на людей не похожи и райские птички – самые прелестные из живых существ. Я также начал осознавать, что их псевдоконечности могут быть очень выразительными: их неловкие движения были чем-то сродни неуклюжей дружелюбности щенков. Теперь я понял, что всю жизнь смотрел на марсиан сквозь темную призму ненависти и страха.

Конечно, думал я, мне еще придется привыкать к их вони, но… и тут я вдруг понял, что обоняю их, чувствую запах, который ни с чем невозможно перепутать – и он ни в малейшей степени не был для меня отвратительным! Он даже нравился мне!

– Доктор! – поспешно позвал я. – Ведь этот ваш проектор наверное имеет «приставку запахов», не так ли?

– А? Нет, думаю, что нет. Совершенно точно – она слишком много весит, чтобы можно было разместить ее на яхте.

– Но она должна быть. Я явственно ощущаю их запах.

– Так и должно быть. – На его лице отразилось легкое смущение. – Молодой человек, я сделал одну вещь, которая, надеюсь, не причинит вам никаких неудобств. – Сэр?

– Роясь в вашей черепушке, мы обнаружили, что ваше отрицательное отношение к марсианам во многом связано для вас с запахом их тела. У меня не было времени всерьез заняться этим, поэтому пришлось придумывать что-то на скорую руку. Я попросил Пенни – это та девушка, которая была с вами – одолжить мне немного своих духов. И теперь, боюсь, юноша, марсиане будут пахнуть для вас, как парижский парфюмерный магазин. Будь у меня время, я бы, конечно, использовал какой-нибудь простой, но приятный запах, например, свежей земляники, или свежего пирога с вареньем. Но пришлось сымпровизировать.

Я принюхался. Да, запах действительно напоминал благоухание дорогих духов – и все, черт бы его побрал, было запахом марсиан.

– Мне нравится этот запах.

– А он и не может вам не нравиться.

– Вы, должно быть, извели весь флакон. Воздух насквозь пропитан этим запахом.

– Что? Вовсе нет. Просто полчаса назад я немного поводил у вас под носом пробкой от флакона, а потом вернул флакон Пенни, и она унесла его. – Он потянул воздух носом. – Запаха совершенно не чувствуется. Кстати, духи называются «Вожделение джунглей». На мой взгляд в них многовато мускуса. Я обвинил Пенни в том, что она собирается свести с ума весь экипаж, но она только посмеялась надо мной. – Он потянулся и выключил стереопроектор. – На сегодня достаточно. Хочу предложить вам кое-что более полезное.

Как только исчезло изображение, вместе с ним ослаб, а затем и совершенно исчез запах, точно так же, как это бывает при выключении «приставки запахов». Я был вынужден признаться сам себе, что запах существует только у меня в голове. Но мне, как актеру, до сих пор с трудом верилось в это.

Когда через несколько минут вернулась Пенни, она благоухала совершенно как марсианин.

Кажется, я начинал влюбляться в этот запах.

Глава 4

Мое образование продолжалось в той же самой каюте (как оказалось, гостиной мистера Бонфорта). Я не спал, если не считать сна под гипнозом и, казалось, совершенно не нуждался во сне. Со мной постоянно были или доктор Кэнек или Пенни, которые очень помогали мне. К счастью, мой прообраз, как и всякий крупный политический деятель, был множество раз сфотографирован и отснят на кинопленку, да к тому же большим подспорьем в изучении образа было тесное содействие его близких. Материал был бесконечен: проблема состояла в том, чтобы узнать, сколько материала я могу усвоить и бодрствуя, и под гипнозом.

Не знаю, в какой момент я почувствовал симпатию к Бонфорту. Кэнек уверял меня – и я верю ему – что он не внушил мне этого под гипнозом; я не просил об этом и совершенно уверен, что Кэнек скрупулезно честен, прекрасно понимал всю этическую ответственность врача и гипнотерапевта. Но у меня есть все основания предполагать, что эта симпатия – неизбежная спутница роли; я даже склонен думать, что если бы мне пришлось осваивать роль Джека Потрошителя, он бы начал нравиться мне. Посудите сами: чтобы вжиться в роль, человек на время должен превратиться в своего персонажа. А у человека выбор только один: либо он нравится сам себе, либо кончает жизнь самоубийством – третьего не дано.

«Понять – значит простить» – я начал понимать Бонфорта.

Во время торможения мы получили тот обещанный отдых при одном G, который обещал Дэк. Мы ни на мгновение не оказывались в невесомости. Вместо того, чтобы включить двигатели, чего, как мне кажется, космонавты очень не любят делать, корабль описал, как выразился Дэк, ставосьмидесятиградусную кривую. При этом корабль продолжает сохранять ускорение и делается это очень быстро. Вся эта операция оказывает очень странное воздействие на чувство равновесия. Кажется, это воздействие называется то ли кориолановым, то ли, может быть, кориолисовым?

Все, что я знаю о космических кораблях – это то, что те, которые взлетают с поверхности планеты, являются настоящими ракетами, но космонавты называют их «чайниками» из-за реактивной струи воды или кислорода, с помощью которой они движутся. Они не считаются настоящими кораблями с атомным двигателем, хотя и в них нагрев производится с помощью атомного реактора. Межпланетные корабли, такие как, например «Том Пэйн», являются (как мне говорили) настоящими, приводящимися с помощью Е равного МС в квадрате? Ну, в общем, сами знаете: того, что изобрел Эйнштейн.

Дэк как мог старался объяснить мне все это и, несомненно, для тех, кто интересуется такими вещами, все это было очень и очень интересно. Но лично мне совершенно не понятно, зачем настоящему джентльмену знать такие вещи. Мне вообще кажется, что каждый раз, как эти ученые ребята придумывают что-то новенькое, жизнь сразу становится намного сложнее. И что было плохого в том, как мир был устроен раньше?

На те два часа, которые мы находились при обычном ускорении, меня отвели в каюту Бонфорта. Я переоделся в его платье, в его лицо и все вокруг старались звать меня «мистер Бонфорт» или «шеф» или (это относится к доктору Кэнеку) просто «Джозеф», причем все это делалось только для того, чтобы помочь мне вжиться в образ.

Все, кроме Пэнни, которая… Она просто не захотела звать меня «мистером Бонфортом». Она изо всех сил боролась с собой, но ничего не могла с этим поделать. Было ясно, как божий день, что она была секретаршей, которая молча и безнадежно любит своего босса. Поэтому я вызывал у нее глубокое, неразумное, но весьма естественное ожесточение. Это было тяжело для нас обоих, так как я находил ее весьма привлекательной. Ни один мужчина не смог бы спокойно работать, когда рядом с ним постоянно находится женщина, глубоко презирающая его. Я же, со своей стороны, не чувствовал по отношению к ней никакой антипатии: мне было жаль ее – даже несмотря на то, что все это меня решительно раздражало.