Двойник. Дверь в лето - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 47

— Может, вместо этого они предоставляют клиенту более благоприятные возможности для помещения капитала?

— Да что вы! Дорогой мой мистер Дейвис, вот наша компания распределяет поровну между клиентами всю получаемую прибыль. Этого требует наш устав… в то время как «Центральная» является акционерной компанией.

— Может, мне приобрести несколько их акций? Послушайте, мистер Пауэлл, мы попусту теряем время. Возьмет Всеобщая заботы о моем приятеле или нет? Если нет, то я у вас и так слишком долго задержался.

— То есть вы имеете в виду, что хотите сохранить это существо живым при помощи гипотермии? И оплатите расходы?

— Я имею в виду, что нам обоим нужен «долгий сон». И не называйте моего кота «это существо». Его зовут Петроний.

— Извините. Я поставлю вопрос иначе. Готовы ли вы оплатить два взноса — за себя и э… э… Петрония — за помещение вас в наш Храм Сна?

— Готов. Но не два взноса. Взнос за себя, ну и сколько-то я доплачу, понятно, за Пита. Вы же можете поместить нас в один ящик. Разве честно брать одинаковую плату с кота и человека?

— Но ваш случай весьма необычен…

— Конечно. Но давайте поторгуемся чуть позже… или я поторгуюсь с «Центральной долиной». Давайте обсудим главное: можете вы выполнить мой заказ или нет?

— Н-да. — Мистер Пауэлл в задумчивости забарабанил по крышке стола. — Минутку. — Он поднял телефонную трубку: — Опал, соедините меня с доктором Барквистом.

Остального я уже не слышал — он включил систему индивидуальной защиты. Несколько минут спустя он положил свое орудие производства и улыбнулся так, словно у него помер богатый дядюшка.

— Хорошие новости, сэр. Я тут совершенно упустил из виду тот факт, что первые успешные опыты по замораживанию производились как раз на котах. Так что техника и основные особенности процесса хорошо известны. Фактически в Военно-морской исследовательской лаборатории в Аннаполисе есть кот, который вот уже более двадцати лет находится в охлажденном состоянии.

— А я-то думал, что ВМИЛ разрушили до основания, когда добрались до Вашингтона.

— Нет, пострадали только здания на поверхности, а подземные сооружения сохранились. Благодаря совершенной технике животное оставалось целым и невредимым более двух лет, а ведь его жизнедеятельность поддерживалась только автоматикой!.. И оно до сих пор живо-здорово — и не состарилось. Так и вы, сэр, будете здравствовать тот период времени, на какой доверите себя Всеобщей.

Мне показалось, он вот-вот перекрестится.

— Ладно, ладно. Продолжим наше торжище.

Итак, мы обсудили четыре вопроса. Первый — как оплатить заботу о нас Всеобщей, пока мы находимся в спячке; второй — на какой срок мы заляжем; третий — куда я собираюсь поместить свои капиталы на то время, пока буду находиться в холодильнике. И последний: как они поступят, если я откину копыта и не проснусь.

Я окончательно остановился на 2000 годе: приятная круглая дата, до которой спать-то всего тридцать лет. Проспав дольше, я опасался не застать в живых тех, кого знал прежде. За те три десятка лет, что я прожил на свете, произошло столько умопомрачительных событий — две большие войны и дюжина войн поменьше, крушения тоталитарных режимов, Великая паника, появление искусственных спутников и переход на атомную энергию… А когда я был маленьким, еще и понятия не имели о том, что теперь воспринимается как само собой разумеющееся.

Так что в 2000 году от рождества Христова, думаю, мне будет от чего прийти в замешательство! Но я никогда не решился бы прыгнуть так далеко в будущее, если бы не уверенность, что к тому времени Белл наверняка превратится в дряхлую старуху.

При обсуждении вопроса о том, как я распоряжусь моим капиталом, я решил положиться на имевшиеся у меня акции «Горничной инк.», а наличные вложить в другие ценные бумаги. Тут я особо уповал на акции компаний, занимавшихся перспективными разработками — к примеру, автоматизированных систем. Кроме того, я надеялся на одну сан-францисскую фирму по производству минеральных удобрений. Там проводили опыты над дрожжевыми культурами и годными в пищу водорослями. Людей на нашей планете становится с каждым годом все больше, а цены на мясо вряд ли понизятся… То, что оставалось после сведения баланса, я попросил поместить в опекунский фонд Всеобщей. Вкладывать деньги в государственные бумаги или предприятия я не собирался — инфляция заложена в любую государственную систему еще при ее возникновении.

Теперь стоило подумать, как поступить со всем этим, если я загнусь во время спячки. Компания гарантировала, что шансы выжить очень высоки — семь к десяти; предлагалось даже заключить пари. Но они-то внакладе не останутся при любом исходе! На удачу мне рассчитывать было трудно, но я знал, на что шел: в любой азартной игре есть риск. Правда, мошенники всегда одурачивают доверчивых болванов, а страхование — узаконенное мошенничество. Что там говорить, если старейшая и наиболее уважаемая лондонская страховая компания «Ллойд» и то не колеблясь заключит любое пари. Но не надейтесь на свой выигрыш — ведь должен же кто-то оплачивать «нашему мистеру Пауэллу» счета от портного! В общем, я распорядился в случае своей смерти все деньги до единого цента передать компании; тут мистер Пауэлл едва не бросился ко мне на шею. Он принялся горячо убеждать меня, что семь из десяти — дело верное. Я же ухватился за этот вариант только из-за того, что становился (если выживу) наследником других клиентов, выбравших те же условия страхования (в случае их смерти, конечно). Чем не «русская рулетка»? При деньгах будет тот, кто выживет… ну а компании, как обычно, остается загребать лопатой денежки, да еще с процентами.

Ну, вроде я подготовился к возможному возвращению в жизнь, и мистер Пауэлл возлюбил меня, как крупье любит идиота, который ставит и ставит на «зеро». Пристроив таким образом мои капиталы, мистер Пауэлл весьма здраво подошел к решению вопроса о взносе за Пита. Мы сошлись на пятнадцати процентах обычного взноса и составили на Пита отдельный контракт.

Теперь оставалось получить разрешение суда и пройти медицинское освидетельствование. Врачебный осмотр меня не беспокоил: раз уж компания только выиграет от смерти клиента, его примут даже с чумой в последней стадии. Но вот получить «добро» у судьи — долгая история. А без этого не обойтись, потому что клиент, спящий во льду, должен находиться в безвыходном положении на законном основании: живой, но беспомощный.

Впрочем, мои опасения оказались напрасными. У «нашего мистера Пауэлла» были уже заготовлены все документы — общим числом двенадцать, и каждый — в четырех экземплярах. У меня пальцы занемели, пока я их подписал. Потом явился посыльный, забрал всю пачку и поспешно удалился. Так что судью я и в глаза не видел.

Медосмотр оказался стандартной изнурительной процедурой, если не считать небольшого эпизода. Закончив осматривать меня, врач угрюмо взглянул на меня и спросил:

— Сынок, ты давно в запое?

— В запое?

— В запое, в запое.

— Да с чего вы взяли, доктор? Я трезв, как… как вы. — В подтверждение я начал было произносить скороговорку.

— Брось валять дурака. Отвечай на вопрос.

— М-м-м… Да недельки две, может, чуть больше.

— А чуть больше — это месяц или два? И не вешай мне лапшу на уши, пьянчуга.

— Ну, вообще-то я никакой не пьянчуга… Видите ли… — И я принялся рассказывать о том, как поступили со мной Белл и Майлз и почему я был в таком состоянии.

— Прошу тебя! — Он предостерегающе поднял руку. — У меня хватает своих неприятностей, к тому же я не психиатр. Все, что меня интересует, — выдержит ли сердце клиента предстоящие перегрузки. Ведь твое тело охладят до четырех градусов Цельсия. Вообще-то мне плевать, если какой-то псих сует башку в петлю, да еще и завязывает ее сам. Я так считаю: одним дураком на свете меньше. Но остатки профессиональной этики не дают мне права разрешить человеку, отупевшему от пьянства, — неважно, что он за птица, — залезть в ледяной гроб. Повернись-ка кругом.