Дети Мафусаила - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 40

Но Семьи лишились главного — возможности ориентироваться по звездам. Если верить глазам и показаниям корабельных приборов, то они потеряли связь с остальной вселенной.

Впрочем, какой вселенной?!

Никакой вселенной не было. Она исчезла.

Двигались они или нет? Что значит «двигаться» там, где нет ориентиров?

И все-таки эффект псевдогравитации, вызванный вращением корабля, существовал.

«Вращением относительно чего? — думал Либби. — А что, если пространство обладает собственным строением, своеобразной чистой, абсолютной, безотносительной плотью — чем-то вроде давным-давно разоблаченного и забытого „эфира“, который не сумели обнаружить в ходе классических опытов Майкельсона-Морли и на этом основании отвергли даже саму возможность его существования, а следовательно, и существования скоростей выше скорости света. Но действительно ли корабль превысил скорость света? Не стал ли он подобием гроба с призраками на борту в качестве пассажиров, несущимся неизвестно куда и неизвестно когда?»

Либби вдруг почувствовал слабый зуд под лопаткой, он почесался, его левая нога затекла, он почувствовал, что проголодался, — если это и была смерть, решил Либби, то она ничем не отличается от жизни.

Внутренне успокоившись, он вышел из рубки и направился в столовую, на ходу обдумывая проблему создания новой математической доктрины, позволявшей объяснить те диковинные явления, с которыми ему пришлось столкнуться. Загадочность того, как гипотетические боги Джокайры телепортировали Семьи с планеты на корабль, не давала покоя его воображению. Вряд ли стоило надеяться когда-нибудь получить данные, точные данные; самое большее, что мог тут сделать любой честный исследователь, одержимый приверженностью к истине, — это констатировать факт и отметить, что он пока не объясним. Факт имел место: ведь он сам совсем недавно находился на поверхности планеты в тот момент и до сих пор еще помощники Шульца выбиваются из сил, пытаясь с помощью стимуляторов привести в норму тех, кто, пережив этот ужасный подъем, испытал слишком глубокое потрясение.

У Либби не было рациональных объяснений происшедшему, поскольку данных для анализа у него не было, но он постарался выбросить бесплодные домыслы из головы. Сейчас ему больше хотелось заняться воспроизведением картины мироздания во всем объеме ее сложности и основными проблемами физики полей.

Если не считать пристрастия к математике, во всем остальном Либби был обычным человеком. И шумную атмосферу «клуба», столовой № 9, он предпочитал по иным, нежели Лазарус, причинам. Его успокаивала компания людей моложе его возрастом. Лазарус был единственным старшим, с которым он чувствовал себя легко.

В «клубе» он узнал, что время трапезы откладывается из-за суматохи, вызванной внезапным отлетом. Но Лазарус и множество знакомых находились в столовой, и Либби решил посидеть с ними. Нэнси Везерэл подвинулась и высвободила для него местечко.

— Вот кого я как раз хотела видеть, — сказала она. — От Лазаруса, судя по всему, толку не добьешься. Так куда же мы все-таки летим? И когда прибудем на место?

Либби попытался разъяснить ситуацию. Нэнси сморщила носик:

— Хорошенькое дельце, нечего сказать! Что ж, видимо, бедняжке Нэнси снова придется надевать хомут.

— Что вы имеете в виду?

— А вам когда-нибудь приходилось ухаживать за спящими? Нет, конечно, нет. Это очень надоедает. Без конца переворачивай их, сгибай им руки, разгибай ноги, поворачивай им головы, закрывай резервуар — прямо конвейер. Я так устала от человеческих тел, что уже готова принять обет безбрачия.

— Не стоит принимать скоропалительных решений, — посоветовал Лазарус.

— А тебе-то какое дело, старый обманщик?

Элеонор Джонсон прервала шутливую перебранку:

— А я рада, что мы снова на корабле. Эти подобострастные скользкие джокайрийцы… ух!

Нэнси пожала плечами:

— Это предрассудки, Элеонор. Джоки вообще-то ничего, хотя и по-своему. Конечно, они не совсем такие, как мы, но ведь и собаки на нас не похожи. Не будешь же ты из-за этого плохо относиться к собакам, верно?

— Вот что они такое, — печально протянул Лазарус. — Собаки…

— Что?

— Я не хочу сказать, что они собаки в прямом смысле — они даже внешне ничем не напоминают собак. Кроме того, джокайрийцы развиты ничуть не менее нас, а кое в чем превосходят. Но они все равно собаки. Эти, которых они называют богами, просто их хозяева, их владельцы. А нас они приручить не смогли, поэтому и вышвырнули за порог.

Либби подумал о необъяснимом телекинезе, к которому джокайрийцы — или их хозяева — прибегли.

— Интересно, — задумчиво сказал он, — как бы это выглядело, если бы они смогли одомашнить нас? Они научили бы нас множеству удивительных вещей…

— Забудь об этом, — резко сказал Лазарус. — Человеку не пристало быть чьей-либо собственностью.

— А что же пристало человеку?

— Человек должен оставаться самим собой… и всегда быть на высоте. — Лазарус поднялся: — Мне пора.

Либби тоже собрался уходить, но Нэнси остановила его:

— Подожди. Я хочу задать тебе несколько вопросов. А какой сейчас год, если считать по земному летоисчислению?

Либби хотел было ответить, но запнулся и задумался. Наконец он выдавил:

— Я не знаю, что ответить. С таким же успехом вы могли спросить меня, как высоко расположен верх.

— Возможно, я неверно сформулировала вопрос, — согласилась Нэнси. — Я не слишком хорошо разбираюсь в физике, но помню, что время — понятие относительное и что одновременность — термин, имеющий смысл только по отношению к точкам, расположенным достаточно близко друг от друга. Но все равно я хотела бы кое-что узнать. Мы летели гораздо быстрее и улетели гораздо дальше, чем когда бы то ни было, верно? Так вот, замедлили ли свой ход наши часы или что-нибудь в этом роде?

У Либби был тот озадаченный вид, который появляется у всех физиков и математиков, когда обычные люди пытаются говорить с ними о тонкостях их профессии.

— Вы имеете в виду парадокс, известный как Лоренца-Фицджеральда сокращение? Извините меня, но говорить об этом словами — значит говорить чепуху.

— Почему? — настаивала она.

— Потому что… ну, потому, что словами этого не объяснишь. Формулы, используемые для описания явления, в данном случае условно названного парадоксом, заведомо учитывают, что наблюдатель сам становится частью явления.

Обычно здравый смысл исходит из того, что мы в состоянии оставаться в стороне от происходящего и наблюдать за ним. Математика же отвергает даже саму возможность такого рода отстранения. Любой наблюдатель является частью целого, и он не может перестать быть его частью.

— Ну а все-таки? Вдруг это у него получится? Допустим, что нам прямо сейчас удалось бы увидеть Землю?..

— Ну вот, опять… — вздохнул несчастный Либби. — Я попытался объяснить все словами и тем самым только усугубил путаницу. Невозможно измерить время в прямом смысле слова, если два события разобщены в континууме. Единственное, что можно измерить, — это интервал.

— Ладно, каков же интервал? Позади столько времени и пространства…

— Нет, нет, нет! Это вовсе не то. Интервал — это… в общем, интервал. Я могу написать формулы, описывающие его, но словами его не определишь. Послушайте, Нэнси, вы в состоянии записать словами партитуру симфонии для оркестра?

— Нет. Впрочем, может быть, это и реально, но заняло бы в тысячу раз больше времени.

— А музыканты все равно не могли бы играть до тех пор, пока вы не обратили бы все это в нотные знаки. Вот что я имел в виду, — продолжал Либби, — когда сказал, что язык тут не годится. Однажды я уже столкнулся с подобной трудностью. Меня попросили описать словами принцип действия межзвездного привода и объяснить, почему, хотя привод работает за счет исчезновения инерции, мы — люди, находящиеся внутри корабля, — исчезновения инерции не ощущаем? Словами тут ничего не растолкуешь. Ведь инерция — это не просто свойство материальных тел, это абстрактное понятие, используемое при математическом моделировании физической картины мироздания. Фу-у… Тупик какой-то.