Дорога Славы (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 48

Недостаток этой атаки в том, что если ее не выполнить безукоризненно, то не останется времени на ответ или парирование; собственной грудью налетаешь на его клинок.

Я не пытался начать ее, с таким фехтовальщиком это невозможно; я о ней просто подумал.

Мы продолжали сражаться, каждый по-своему безупречно. Потом он слегка отступил назад при встречном ударе и едва заметно поскользнулся на собственной крови.

Моя рука приняла команду на себя; я ввинтился штопором с великолепной связкой до второй позиции — и клинок мой пронзил его тело.

На лице его выразилось удивление; чашка шпаги поднялась в салюте, и колени его подогнулись, а эфес выпал из руки. Мне пришлось, когда он падал, шагнуть вслед за своим клинком, и я хотел было выдернуть его.

Он схватил его.

— Нет, нет, друг мой, оставьте его, пожалуйста, на месте. Пусть он, как пробка в бутылке, немного придержит кровь. Ваша логика остра, она тронула мое сердце. Как вас зовут, сэр?

— Оскар Гордон.

— Доброе имя. Не годится, чтобы тебя убивал незнакомец. Скажите мне, Оскар Гордон, видели ли вы Каркассон?

— Нет.

— Посмотрите на него. Я изведал, что значит любить женщину, убить человека, написать книгу, слетать на Луну — все, все. — Он судорожно вздохнул, и изо рта показалась пена, окрашенная в розовый цвет. — Однажды на меня даже упал дом. Что за разящее остроумие! Что за иена чести, когда балка бахнет по башке? “Балка?” булка? белка, битва-бритва! — когда по башке как бритвой. Вы меня отбрили.

Он закашлялся, но продолжил:

— Темнеет. Обменяемся, если вам угодно, дарами и расстанемся друзьями. Сначала мой дар. Он в двух частях. Первая: вам везет, вы умрете не в постели.

— Надо надеяться.

— Постойте. Вторая: бритва Отца Гийома [76] никогда не брала цирюльника, слишком уж она тупа. Теперь ваша очередь, мой хороший. Поскорее, ваш дар мне нужен. Только прежде… как кончается тот лимерик? [77]

Я рассказал. Очень слабым голосом, почти в агонии он сказал:

— Как здорово. Продолжайте дальше. Пожалуйте мне ваш дар, я более чем готов. — Он попытался осенить себя.

Ну вот, я подарил ему милосердие, устало поднялся, подошел к скамье и рухнул на нее. Потом я обтер оба клинка, вычистив сначала малышку из Золингена, затем самым тщательным образом выхолил Леди Вивамус. Мне удалось встать и отдать ему честь чистой шпагой. Познакомиться с ним было великой честью.

Я пожалел, что не спросил, как его зовут. Он, по-видимому, думал, что я это знаю.

Я тяжело опустился на скамью и поглядел на гобелен, закрывающий крысиную нору в дальнем конце комнаты, и задумался, почему же не появляются Стар и Руфо? Ведь столько звона стали и звуки голосов…

Мелькнула мысль, не подойти ли туда, покричать им. Да уж слишком я устал, чтобы немедленно начать двигаться. Я вздохнул и закрыл глаза.

Из чисто ребячьего озорства (и безалаберности, за которую меня не знаю сколько раз бранили) я разбил дюжину яиц. На кашу смотрела моя мать, и мне было ясно, что она вот-вот заплачет. Тут мой взор тоже затуманился. Она сглотнула слезы, мягко взяла за плечо и сказала:

— Успокойся, сынок. Яйца не стоят этого.

Мне, однако, было стыдно, поэтому я вырвался и убежал.

Я бежал вниз по склону, сам не зная куда, почти летел, и вдруг с ужасом понял, что сижу за рулем, а машина меня не слушается. Я поискал ногой педаль тормоза, не смог ее найти, и меня охватила паника… Потом все же нашел педаль, но почувствовал, что она тонет в полу с той мягкостью, которая означает потерю давления в тормозной жидкости. Там, впереди на дороге, что-то есть, а я не вижу. Не могу даже головы повернуть, и глаза залиты, сверху в них что-то течет. Кручу руль, и ничего не изменяется — у баранки нет вилки.

В ушах стоит вопль, удар! Я рывком проснулся в своей постели и понял, что вопил я сам. Я наверняка опаздывал в школу, позор, которого мне на забыть никогда. Муки стыда, ибо школьный двор пуст; остальные ребята, умытые и причесанные, сидят на местах, а я не могу разыскать свой класс. Не было времени даже в ванную сбегать, и вот я сижу за своей партой со спущенными штанами, собираясь сделать то, на что в спешке, до того как выскочить из дому, у меня не хватило времени. Все ребята тянут руки, но учительница вызывает меня. Я не могу подняться для ответа; мои штаны не просто спущены, на мне их просто нет. Если я встану, все это увидят. Ребята будут смеяться надо мной, девочки захихикают, отвернутся и задерут носы. Но самый невыносимый позор в том, что Я НЕ ЗНАЮ ОТВЕТА!

— Быстрей! Быстрей! — резко говорит учительница. — Не отнимай время у класса, Сирил. Ты Не Выучил Уроки.

Ну, в общем, да, не выучил. То есть я выучил, но она написала на доске: “Задачи 1–6”, и я это понял, как “1” и “6” — а эта была под номером 4. Она мне ни за что не поверит; отговорка слишком слаба. Мы платим за гол, а не за отговорки.

— Вот такие вот дела, Спок, — продолжает мой тренер; голос его скорее печален, чем сердит. — Движение вперед — это, конечно, очень здорово. Только пока не проскочишь через голевую линию с тем вот яичком под мышкой, — он показывает на мяч, лежащий на его столе, — ни черта не заработаешь. Вот он. Я в самом начале сезона распорядился, чтобы его покрыли позолотой и надписали. Ты так здорово играл, и я был так в тебе уверен. Он должен был стать твоим в конце сезона, на банкете в честь победы. — Он наморщил лоб и заговорил, стараясь вроде бы быть объективным. — Не скажу, что ты в одиночку смог бы все спасти. Но ты действительно ко всему относишься слишком спокойно, Спок. Может, тебе надо переменить имя. Когда путь становится труднее, надо, наверное, сильнее стараться. — Он вздохнул. — Я виноват, надо было мне прищелкнуть кнутом. А я вместо этого старался тебе вторым отцом стать. Я только хочу, чтобы ты знал, что ты не единственный, кто на этом проигрывает, — в моем возрасте не так-то легко найти другую работу.

Я натянул одеяло себе на голову; мне невыносимо смотреть на него. Но меня упорно не желают оставить в покое; кто-то начинает трясти меня за плечо.

— Гордон!

— У’ди отсюд’!

— Просыпайся, Гордон, и тащи свою задницу в штаб. Ты влип.

Влип, без сомнения. Я убеждаюсь в этом, как только захожу в канцелярию. Во рту стоит кислый вкус рвоты, и чувствую я себя ужасно — как будто надо мной прошло, наступая на меня то тут, то там, стадо буйволов. Грязных.

Старший сержант глянул на меня, когда я вошел; дал мне время постоять-попотеть. Когда он все-таки поднял глаза, то, прежде чем заговорить, осмотрел меня с головы до ног.

Наконец он начинает говорить, не спеша, давая мне время почувствовать каждое слово.

— Самовольная Отлучка Из Части, терроризирование и оскорбление туземных женщин, неправомерное использование правительственной собственности… непристойное поведение… неподчинение дисциплине и неприличные выражения… сопротивление при аресте… драка со служащим военной полиции — Гордон, почему вы не украли лошадь? Конокрадов здесь вешают. Все было бы намного проще.

Он улыбается собственному остроумию. Старый ублюдок всегда считал себя остряком. Наполовину он прав.

Мне, однако, наплевать на то, что он говорит. До меня с трудом доходит, что все это было сном, просто еще одним из тех снов, которые слишком часто снились мне в последнее время из-за желания выбраться из этих исходящих болью джунглей. Даже ее на самом деле не было. Моей — как же ее звали? — даже имя ее я придумал. Стар. Моя Счастливая Звезда. О, Звездочка моя дорогая, тебя нет!

Он продолжает:

— Вижу, ты снял свои нашивки. Что ж, это сэкономит время, но на этом все хорошее и исчерпывается. Формы нет. Небрит. И вся одежда в грязи! Гордон, ты позоришь Армию Соединенных Штатов. Это тебе понятно, да? И на сей раз ты не отвертишься. Удостоверения личности при тебе нет, пропуска нет, именем пользуешься не своим. Что же, Сирил Поль, добрый мой молодец, на сей раз мы воспользуемся истинным твоим именем. В приказном порядке.