Достаточно времени для любви, или жизни Лазаруса Лонга - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 35

Я говорил уже, что ради жен и детей был способен на все, и всегда поступал так; мне приходилось лопатой перекидывать человечье дерьмо, стоя в нем по колено, — но дети не голодали. Но вот рабства я касаться не буду. Не потому, что мне приходилось бывать рабом, — это мой принцип. Зови его верой или определи как глубокое моральное убеждение. Как бы то ни было — для меня здесь предмета спора нет. Если живой человек чего-то стоит — собственностью он быть не должен, поскольку слишком дорог для этого. И если у него есть чувство собственного достоинства — оно не позволит ему владеть другими людьми. Каким бы вычищенным и напомаженным ни был рабовладелец, для меня он недочеловек.

Но это не значит, что я брошусь резать ему глотку при первой встрече — иначе я бы и до ста лет не дожил. В рабстве, Айра, есть еще одна жуткая вещь: раба нельзя отпустить на свободу, он должен освободиться сам. — Лазарус нахмурился. — Ты все время вынуждаешь меня говорить о том, чего я не могу доказать. Заполучив корабль, я тотчас же продезинфицировал его, загрузил товарами, которые, на мой взгляд, можно было продать, взял на борт воду и пищу в расчете на человеческий груз, для перевозки которого судно было предназначено, дал капитану и экипажу недельный отпуск, известил протектора — верховного государственного работорговца, — что мы приступим к погрузке, как только явятся шкипер и казначей.

А потом, в воскресенье, привел семью на корабль — якобы на экскурсию. Верховный протектор однако проявил подозрительность и настоял, чтобы мы взяли его с собой. Пришлось прихватить и его — и едва моя семья оказалась на борту, мы стартовали. Мы улетели из этой системы, чтобы больше не возвращаться. Но прежде чем приземлиться на цивилизованную планету, мы с мальчиками — двое уже почти выросли — уничтожили все признаки того, что судно было рабовладельческим… пришлось даже выбросить кое-что из товаров.

— Ну, а что случилось с протектором? — спросил я. — С ним не было хлопот?

— Так и знал, что ты спросишь. Выбросил за борт сукина сына. Живьем. Он вылетел, выпучив глаза, и истек кровью. А что я, по-твоему, должен был делать с ним? Целоваться?

Контрапункт: III

Оказавшись вдвоем с Иштар в машине, Галахад спросил:

— Ты всерьез сделала предложение старейшему? Насчет ребенка от него.

— Как я могла шутить в присутствии двух свидетелей, один из которых — сам исполняющий обязанности?

— Я не знаю, как ты могла. Но зачем это тебе, Иштар?

— Потому что я сентиментальна и склонна к атавизму.

— Кусаться обязательно?

Она обняла его одной рукой за плечи, другую положила ему на ладонь.

— Извини, дорогой. День тянулся так долго — ведь хоть ночь и была дивной, выспаться не удалось. Меня волнует разные вещи — и поднятая тобой тема не может оставить меня равнодушной.

— Мне не следовало спрашивать. Это вторжение в личную жизнь. Забудем? Да?

— Дорогой мой! Я понимаю, что это такое… отчасти. Поэтому для медика я слишком эмоциональна. Скажи, разве ты смог бы удержаться и не сделать подобное предложение, если бы был женщиной?

— Я не женщина.

— Знаю — как мужчина ты восхитителен. Но на мгновение попробуй быть логичным, как женщина. Попытайся.

— Не все мужчины нелогичны — это выдумка женщин.

— Извини. Когда приедем домой, придется принять транквилизатор — я уже столько лет не испытывала в них необходимости. Но попробуй представить себя женщиной. Пожалуйста! Хотя бы на двадцать секунд.

— Мне не нужно двадцать секунд. — Он взял ее за руку и поцеловал. — Будь я женщиной, то ухватился бы за такую возможность. Конечно же, лучших генетических характеристик для отца твоего ребенка представить нельзя.

— Вот именно!

Он заморгал.

— Знаешь, наверное, я тогда просто не представляю, что ты понимаешь под словом «логика».

— А… разве это важно? Ведь мы пришли к одному и тому же ответу. — Машина свернула и остановилась. Иштар встала. — Итак, забудем. Дорогой, мы уже дома.

— Ты дома, я нет. Думаю…

— Мужчины не думают.

— Я думаю, что тебе нужно выспаться, Иштар.

— Ты закупоривал меня в эту штуковину, тебе и снимать ее.

— Да? А потом ты решишь покормить меня, и опять тебе не удастся выспаться. Можешь снять через голову — как я это делал в деконтаминационной.

Она вздохнула.

— Галахад, — не знаю, правильно ли я выбрала тебе имя, — разве я должна предлагать тебе контракт на сожительство, если хочу провести с тобой еще одну ночь? Скорей всего нам с тобой и сегодня поспать не придется.

— И я о том же.

— Не совсем. Потому что, может, нам придется работать всю ночь. Даже если ты выкроишь три минутки для обоюдного нашего удовольствия.

— Три минутки? Зачем же так торопиться?

— Ну хорошо — пяти хватит?

— Мне предлагают двадцать минут — и извинения?

— Ох эти мужчины! Тридцать минут, дорогой, и никаких извинений.

— Согласен. — Он встал.

— Но пять ты уже потратил на препирательства. Пошли, мой несносный.

Он последовал за нею в прихожую.

— А что это еще за ночная работа?

— И завтра тоже придется поработать. Надо проверить, что там успел скопить телефон. Если ничего не окажется, придется обратиться прямо к исполняющему обязанности, хотя я совершенно не хочу этого делать. Я должна осмотреть его хижину и выяснить, что там надо сделать. Потом мы вдвоем перевезем Лазаруса; этого я никому не могу доверить. Потом…

— Иштар! Неужели ты собираешься это сделать? Нестерильное обиталище, никакого запасного оборудования и так далее.

— Дорогой, это тебя впечатляет мой титул, но не мистера Везерела. А старейший свысока относится даже к мистеру Везерелу. Старейший это СТАРЕЙШИЙ. Я надеялась, что мистер исполняющий обязанности председателя сумеет как-то отговорить его от переезда, но этого не случилось. Итак, у меня осталось два варианта: либо подчиниться ему, либо устраниться, как директорше. Но я не намереваюсь этого делать. Значит, выбора у меня на самом деле нет. И ночью мне надо обследовать его новое помещение и прикинуть, что можно сделать до завтрашнего полудня. О стерильности в таком доме и думать нечего, однако наверняка придется кое-что переделать.

— И установить запасное оборудование, не забудь, Иштар.

— Как будто я могу об этом забыть, дурачок. А теперь помоги мне выбраться из этой проклятой штуковины… из этого прекрасного платья, которое ты придумал и которое явно понравилось старейшему. Пожалуйста.

— Стой, не вертись и умолкни.

— Не щекочи! Ох, черт, телефон звонит! Снимай же, дорогой, скорее.

Вариации на тему: IV. Любовь

Лазарус опустился в гамак и почесал грудь.

— Вот что, Гамадриада, — объявил он, — это вопрос не простой. В семнадцать лет я не сомневался, что люблю. Однако все объяснялось простым избытком гормонов и самообманом. Но по-настоящему я испытал это чувство лишь почти через тысячу лет… но не осознавал этого долгие годы, поскольку давно уже забыл слово «любовь».

Хорошенькая дочка Везерела казалась озадаченной, а Лазарус думал, что Айра не прав: Гамадриада была не хорошенькой — она была такой красивой, что сорвала бы большой куш на аукционе в Фатиме, а суровые искандарианские купцы торговались бы за нее, стремясь превзойти друг друга… Если только сам протектор Веры не забрал бы ее для себя.

Похоже, что Гамадриада не считала свою внешность исключительной. Но Иштар так считала. И в первые десять дней пребывания Гамадриады в «семействе» Лазаруса (а ему хотелось видеть в них свою семью; слово это было здесь вполне уместным, поскольку Айра, Гамадриада, Иштар и Галахад были его потомками и пользовались теперь правом звать его дедушкой — не слишком часто) — в эти первые дни Иштар как-то по-детски старалась становиться между Гамадриадой и Лазарусом, пытаясь одновременно заслонить ее собой и от Галахада — несмотря на то что для этого приходилось находиться в двух местах сразу.