От Анны де Боже до Мари Туше - Бретон Ги. Страница 45

В народе рассказывали ужасную историю. Если ей верить, Жан де Лаваль скрывал свою ревность годами, притворяясь безразличным и алчным; но в начале 1538 года, зная, что король окончательно увлекся м-м д'Этамп и больше не может покровительствовать Франсуазе, он решил отомстить за себя.

Объявив, что жена его больна, он запер несчастную в комнате, стены которой были обиты черным, точно гроб. В ней Франсуаза пробыла целых полгода, никого не видя. 16 октября муж привел туда шестерых мужчин в масках и двух хирургов. Эти двое были вооружены остро заточенными ножами. Не говоря ни слова, они набросились на Франсуазу, которая кричала от ужаса и боли, отрубили ей руки и ноги, после чего несчастная скончалась у ног графа де Шатобриана. Пока кровь экс-фаворитки растекалась по комнате, граф стоял прямо и неподвижно, прислонившись к стене. И, как уверяли бретонцы, был очень бледен. Это легко понять.

Основана ли эта история на подлинных фактах? Король, очень взволнованный, послал Великого Магистра де Монморанси провести расследование на месте.

Расследование не дало никаких результатов, и дело было закрыто.

Однако некоторое время спустя все узнали, что монсеньор де Шатобриан лишил наследства своих племянников и отказал все свое имущество «в виде неотменимого дарения» Великому Магистру де Монморанси…

Надо ли к этому что-то добавлять?

* * *

Вся эта жуткая история ни на секунду не прервала «войны дам», и Франциск I, не имея возможности самому в это вмешаться, находил удовольствие в том, что постоянно подтверждал, каким неизменным доверием и уважением пользуется у него герцогиня Этампская. Таким подтверждением служили бесконечные дорогие подарки, которыми он ее осыпал.

При подобных играх и без того неблагополучная казна в конце концов совсем иссякла. По этой причине королю пришлось уволить из армии тысячу двести человек, поскольку нечем было платить. Этот достойный сожаления поступок был довольно своеобразно раскритикован судейской братией. Так, например, историк Франсуа де Бонивар пишет: «Он сам (Франциск!) был человеком либеральным, благородным, человечным, короче, обладал всеми добродетелями, за исключением того, что был подвержен сладострастию и в молодости позволял себе всевозможные излишества в компании достойных сожаления людей, с которыми, нацепив маску, день и ночь таскался по притонам и ввязывался в драки, но в зрелом возрасте от всего этого отказался, за исключением женщин, к которым имел пристрастие с колыбели до смерти и которым отдавал все, что имел, так что в результате бесконечных дарений с первого дня своего правления оказался в конце концов вынужден сократить армию на тысячу двести человек, не имея чем им заплатить. Этой выходкой короля на грани фарса больше всего возмутились судейские чиновники Парижа. По их заказу был вырезан из фанеры и раскрашен мужской член, который затем водрузили на телегу и повезли по городу, нещадно хлеста по нему плетью. На всех перекрестках были расставлены люди, которые задавали ехавшим на телеге определенные вопросы: „Друзья, кому принадлежит этот несчастный член и что плохого он сделал?“ В ответ раздавалось: „Это член нашего короля, который заслужил не только плетей, но и чего-нибудь похуже“. — „Как, — спрашивали другие, — неужто он трахнул свою кузину?“ А судейские в ответ: „Куда там, он сделал кое-что похуже“. — „Неужели сестру родную?“ — „Еще хуже!“ — „Да какое же преступление он совершил?“ — „Он трахнул тысячу двести солдат“, — звучала последняя реплика.

Эта шутовская процессия очень не понравилась королю.

ЖЕНЩИНЫ ВРЕМЕН РЕФОРМЫ

В предыдущих главах я не раз так или иначе касался темы противостояния, возникшего в начале XVI века между католиками и протестантами. Полагаю, что наступил момент осветить ту роль, которую сыграли женщины в возникновении религиозного кризиса, сотрясавшего христианский мир на протяжении более ста лет. Потому что именно по вине нескольких соблазнительных красавиц Западная Европа утонула в крови религиозных войн.

Что и говорить, многочисленное духовенство жило, совершенно не соблюдая обет целомудрия, предписанный Вселенским собором в Латране. Сплошь и рядом церковные служители делили ложе с развеселыми девицами, благодаря которым у них была безмятежная жизнь, отменное здоровье, словом, рай на земле.

Этот, мягко говоря, не очень строгий образ жизни служителей Господа постепенно превратился в объект всеобщих насмешек, потому что французов забавляет все, что имеет отношение к постели. Только желчные старые девы злобно шипели и призывали все муки ада на головы монахов, охочих до дам.

Однако святые люди допустили оплошность, в результате которой общественное мнение резко изменилось. Не довольствуясь возможностью проводить время у своих сожительниц или даже приглашать девиц, знающих толк в амурных делах, в монастырские кельи, монахи перестали щадить целомудрие своих прихожанок чуть ли не в перерывах между двумя молитвами. Вот тут-то мужчины, еще недавно над всем потешавшиеся, пришли в ярость. Оказалось, что нередки случаи, когда благонравные супруги возвращались от приходских кюре «с кое-каким прибавлением».

И тотчас же все эти почтенные люди, которым раньше в голову не приходило спорить о таких вещах, как церковные догмы, литургия, таинство евхаристии, непорочность девы Марии, и которых меньше всего интересовало, на каком языке следует служить мессу, вдруг стали требовать, чтобы Церковь немедленно приступила к реформам. Во всеуслышание заявлялось, что священники вместо предписанного им безбрачия должны найти успокоение своим страстям в святом таинстве брака.

Поэтому поводу разгорелись жаркие дискуссии, и некоторые эрудиты напомнили о достойном сожаления всевластии епископских жен, о знаменитых служительницах церкви VI века и о постыдной торговле телом вследствие карьеризма этих дам.

— Сколько жен каноников побывало в постели кардинала, — говорили знатоки, — чтобы обеспечить «продвижение по службе» своим мужьям.

Некоторые из спорящих приводили ужасный пример Бадежезиль, жены Майского епископа, «которая постоянно толкала мужа на совершение преступлений». Невротичка, истеричка, маньячка, она организовывала утонченные увеселения, в конце которых она отрезала у мужчин некоторые части тела, кожу с живота, а у женщин приказывала выжигать каленым железом интимные части тела». Понятно, что для ее мужа подобная обстановка мало способствовала молитвам.

Однако такие исторические анекдоты никого не убеждали, и многие католики, требовавшие для священников разрешения на брак, сами того не ведая, пребывали в том состоянии духа, которое делало возможной любую попытку раскола.

Встречались, впрочем, и люди наивные, которых изумляла снисходительность папы и которые не сомневались, что виновным все равно не избежать страшных кар. Но этих бедняг вскоре ждало жестокое разочарование. Однажды достоянием гласности стал секретный документ. Сделали это церковнослужители, из тех, кто давно добивался реформы церкви. Документом этим оказался «Свод налоговых расценок Римского двора», выявивший любопытную систему торговли индульгенциями, Папа, понявший, что ему вряд ли удастся улучшить нравы духовенства, решил просто воспользоваться бьющей через край мужской силой святых отцов и заткнуть брешь в бюджете. За умеренную плату он стая разрешать церковникам некоторые развратные деяния.

В опубликованном документе народ с изумлением прочел следующее: «Дозволяется отпущение грехов и прощение за все деяния блуда, совершенные клириком с монашенкой, внутри или вне монастырской ограды, с близкими или дальними родственницами, с крестницей и любой другой женщиной, кто бы она ни была; и пусть за отпущение обычному клирику, равно как ему и его девкам, с освобождением от положенного наказания, с сохранением церковного дохода, но с наложением духовного запрета, будет уплачено 36 турских ливров и 9 дукатов или 3 дуката. Если отпущение дается за иное безобразие, за грех против человеческого естества, такой, как скотоложство, и дается также с освобождением от надлежащего наказания, но с наложением духовного запрета, то платить за это 90 турских ливров, 12 дукатов, 6 карленов. Если же дается обычное отпущение за распутство или за грех против человеческого естества с освобождением от наказания и наложением духовного запрета, то надо платить 36 турских ливров и 9 дукатов.