Звездный десант - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 107

Он схватился за мой клинок.

— Нет, нет, мой друг, пожалуйста, оставь его. Он на время закупорит мое вино. Твоя логика остра, она дошла до моего сердца. Как твое имя, сэр?

— Оскар из Гордонов.

— Гордое имя. Не могу позволить, чтобы меня убивал незнакомец. Скажи мне, Оскар из Гордонов, ты когда-нибудь бывал в Каркасоне*?

— Никогда.

— Побывай там. Любить девчонок, убивать мужей, писать книги, слетать на Луну — я все это испытал.— Он задохнулся, и пена пошла у него изо рта, розовая пена.— На меня даже дом падал! И какова цена чести, раз на голову тебе может обрушиться балка! Какое разорительное остроумие!

Он закашлялся и продолжал:

— Темнеет. Давай обменяемся последними дарами, если ты согласен. Мой первый дар состоит из двух частей. Часть первая: ты счастливец и умрешь не в постели.

— Надеюсь, что ты прав.

— Постой... Часть вторая: бритва отца Гильоме никогда не бреет брадобрея, она слишком тупа. А теперь твой дар, мой старый... и поторопись, у меня уже нет времени... но сначала — как кончается твой стишок?

Я сказал ему. Он прошептал, колотушка смерти уже стучала у него в горле.

— Очень славно. Старайся. А теперь — твой дар, я более чем готов для него...— Он попытался перекреститься.

И я преподнес ему дар милосердия, потом устало постоял, подошел к скамье и рухнул на нее, затем вытер оба клинка — сначала узкий золингеновский охотничий нож, после него — особенно тщательно — Леди Вивамус. Я нашел силы встать и отсалютовать ему блестящим клинком. Знакомство с ним было для меня большой честью. Жаль, не спросил его имени. А он, казалось, думал, что оно мне известно.

Я снова тяжело опустился на скамью, поглядел на гобелен, закрывавший крысиную нору в дальнем конце комнаты, и подумал: почему же не пришли Стар и Руфо? Все это лязганье стали, все эти разговоры...

Я думал., не пойти ли к норе и не крикнуть ли им? Но сейчас слишком мало сил, чтобы двигаться. Я вздохнул и закрыл глаза.

Из-за свойственной мальчишкам живости (и безалаберности, за которую меня постоянно бранили) я разбил дюжину яиц. Мама увидела яичницу, и я понял, что она сейчас расплачется. Я тоже зарыдал. Тогда она вытерла глаза, нежно взяла меня за плечо и сказала:

— Все в порядке, сынок. Яйца не стоят того.

Но мне было мучительно стыдно, я вырвался и убежал.

Я мчался вниз по склону, не ведая, куда бегу, почти скользя над землей, и внезапно понял, что сижу за рулем, а машина вышла из-под контроля. Я пытался нащупать тормозную педаль, но она «утопилась» с той легкостью, которая свидетельствует о падении давления тормозной жидкости. Что-то появилось на дороге впереди, но я не видел, что именно, не мог даже повернуть головы, а глаза ничего не различали: их что-то залило. Я крутанул руль, но ничего не произошло — толкающая штанга отсутствовала.

Вопль в моих ушах, когда мы столкнулись!.. И тут я понял, что проснулся в собственной постели и что вопли — тоже мои. Я мог опоздать в школу, что было бы проступком, которому нет извинения. Нет пощады, только агония стыда, ибо пустует школьный двор, другие ребятишки — отмытые и добродетельные — pice сидят за своими партами, а я не могу найти свой класс. Мне даже не хватило времени зайти в уборную, и вот я сижу за партой со спущенными штанами, готовый сделать то, чего не успел сделать раньше, когда торопился бежать из дому, а все ребята тянут руки вверх, но учитель вызывает именно меня. А я не могу встать, так как мои штаны не только спущены, а отсутствуют вообще, и, если я встану, это увидят все, мальчишки начнут хохотать, девчонки отвернутся, морща носы. Но самым несмываемым стыдом было то, что я не знал ответа на вопрос!

— Ну отвечай же,— сердито говорила мне учительница,— не трать наше дорогое время, И. С.! Ты не выучил свой урок!

Что ж, верно, не выучил. Да, я учил, но она написала на доске «Вопросы 1—6», а я подумал, что это значит первый и шестой, а она задает мне четвертый! Но она мне все равно не поверит, да и объяснение довольно вшивенькое. Нам нужны голы, а не объяснения.

— Понимаешь ли, Изи,— продолжал мой тренер, голосом скорее печальным, чем сердитым,— длина общего пробега это хорошо, но ты не заработаешь ни цента, если не пересечешь линию у ворот противника с яйцом под мышкой.— Он показал на футбольный мяч, лежавший на столе.— Вот оно как. Я приказал его позолотить и надписать к началу сезона, ты казался мне в отличной форме, и я был полностью уверен в тебе, так что он должен был достаться тебе на банкете в честь окончания сезона и нашей победы.

Тут лоб тренера наморщился, он говорил так, будто заставлял себя быть справедливым.

— Не могу сказать, чтобы наше спасение полностью зависело только от тебя. Но ты действительно относишься к делу слишком легко, Изи, может, тебе надо просто поменять имя. Ведь если дорога становится труднее, нам приходится прикладывать больше усилий.— Он вздохнул.— Моя ошибка — должен был. раскусить это дело пораньше. Вместо этого стал разыгрывать что-то вроде родительского отношения к тебе. Хочу, однако, доложить, что ты не один пострадаешь из-за прошедшего — ведь в мои годы не так легко найти себе новую работенку.

Я натянул простыню на голову, ибо не мог видеть выражения его лица. Но почему он не хочет оставить меня в покое? Кто-то стал трясти меня за плечо.

— Гордон!!!

— Отстань от меня!

— Гордон, проснись! И тащи свою задницу в офис! У тебя крупные неприятности!

Так оно и было, и я об этом догадался, едва только вошел в офис. Во рту у меня был кислый привкус блевотины, и чувствовал я себя жутко — будто стадо бизонов проскакало надо мной, время от времени наступая своими копытами. Вонючих бизонов к тому же.

Первый сержант даже не глянул на меня, когда я вошел. Дал мне настояться и пропотеть, скотина. Он поднял глаза и долго изучал меня, прежде чем заговорить. Потом сказал медленно и раздельно, давая мне возможность попробовать каждое слово на вкус:

— Уход в самоволку, оскорбление и нападение на туземных женщин, незаконное использование государственного имущества, скандальное поведение, неповиновение, похабная брань, сопротивление аресту, нанесение побоев полицейскому... Гордон, почему ты заодно не украл лошадь? Мы ведь тут вешаем за конокрадство. Все было бы проще.

Сержант ухмыльнулся своему остроумию. Старый мерзавец всегда считал себя остряком. И обычно был прав процентов на пятьдесят.

Но мне было плевать на то, что он говорил. Я же совершенно отчетливо понимал, что все это сон, один из тех снов, что часто мне снились в последние дни, как результат страстного желания вырваться из этих джунглей. Даже она, и то не была реальностью. Моя... как же ее звали... Даже и имя ее я вообразил...

Стар... Моя счастливая звезда.

О, Стар, любимая — тебя не существует!

Он продолжал:

— Я вижу, ты снял свои лычки? Что ж, это экономит время, но лишь это обстоятельство и можно считать удачей. Ты одет не по форме. Не брит. Твоя одежда в грязи. Гордон, ты позор для армии Соединенных Штатов! Ты сам знаешь это, не правда ли? Из такой ситуации дешево не выберешься. У тебя нет ни личного номера, ни пропуска, ты назвался чужим именем Ну, Ивлин Сирил, мой мальчик, теперь-то мы воспользуемся твоим неясным именем. Официально.— Он повернулся на своем вращающемся кресле, из которого не вынимал своей жирной задницы с тех самых пор, как прибыл в Азию,— патрульная служба для него вроде бы не существовала.— И еще — меня интересует одна вещь: где ты подцепил это? И что побудило тебя его спереть? — Он кивнул на шкаф, стоявший за креслом

Я узнал то, что лежало на шкафу, узнал, хотя, когда я видел его в последний раз, оно было покрыто золотой краской, а теперь было измазано в той черной липкой грязи, которую они специально производят в Юго-Восточной Азии. Я пошел на него:

— Это мое!

— Нет, нет! — вскинулся он.— Смотри, обожжешься, обожжешься, мальчик! — Он отодвинул футбольный мяч подальше к стене.— Кража еще не делает его твоей собственностью. Я взял его на хранение в качестве вещественного доказательства. К твоему сведению, поддельный герой, врачи думают, что он помрет.