Звездный десант - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 117

Я не смог даже намекнуть ей, что ее решение родилось просто под влиянием раздражения. Человек, которого она только что осуждала, был тем самым, в пользу которого она вынесла решение. Поэтому я сказал:

— Пошли спать, ты устала.— И сам же не удержался, чтобы в душе не осудить ее. 

 Глава 19

И мы отправились спать.

Тут она сказала мне:

— Оскар, ты сердишься.

— Я этою не говорил.

— Но я чувствую. И не только сегодня, и не только из-за этих тупиц. Ты ушел в себя, ты несчастлив.

— Пустяки.

— Оскар, все, что беспокоит тебя, не может быть пустяками для меня. И я ничего не смогу с этим поделать, пока не узнаю, в чем причина

— Что ж... Я чувствую себя чертовски бесполезным.

Она положила свою мягкую сильную руку мне на грудь.

— Для меня ты очень полезен. А почему ты чувствуешь себя бесполезным для себя? Лично?

— А ты посмотри на эту кровать! — Эта кровать была такой, о которой американцы не могут даже и мечтать. Она делала все, кроме разве поцелуя на сон грядущий. И была, подобно этому городу, очень красива и, подобно ему, скрывала свой «костяк».— Такое ложе стоило бы на Земле больше, если бы его сумели там соорудить, чем самый лучший дом из тех, в которых жила моя мать.

Стар подумала.

— Ты хотел бы послать матери денег? — Она потянулась к стоявшему у изголовья коммуникатору.— Достаточно ли дать адрес «Военно-воздушная база Элмендорф, Америка»?

(Не помню, чтобы когда-нибудь называл ей адрес матери.)

— Нет, нет! — Я сделал знак передающему устройству заткнуться.— Ничего я ей не хочу посылать. Ее муж получает достаточно, и от меня он денег не возьмет. Не в этом дело.

— Тогда я не вижу, в чем оно. Кровать ничего не значит, значение имеют лишь те, кто в ней лежит. Если тебе не нравится эта кровать, мы достанем другую. Или будем спать на полу. Кровать ничего не значит.

— Эта кровать о'кей. Единственно, чем она плоха, так это тем, что не я за нее платил. Платила ты. И за этот дом И за мою одежду. И за мою еду. Все это мои... мои игрушки. Все, что у меня есть, дала мне ты. Ты знаешь, кто я такой, Стар? Жиголо! А ты знаешь, кто такой жиголо? Что-то вроде мужчины-проститутки.

Одна из наиболее раздражающих привычек моей жены заключается в том, что она отказывается прикрикнуть на меня, если я явно напрашиваюсь на ссору. Она внимательно посмотрела мне в глаза.

— В Америке ведь все работают, верно? Люди работают все время, особенно мужчины?

— Вроде того.

— Но этот обычай существует не везде, даже на Земле он неповсеместен. Француз, например, счастлив, если у него много свободного времени. Он заказывает еще чашечку cafa au lait [97], и стойка блюдечек на его столике быстро растет. Да и я не очень люблю работать. Оскар, я испортила вечер из-за своей лени — не хотелось завтра с утра заниматься этой тягомотиной. Этой ошибки я больше не повторю.

— Не в этом дело, Стар. С тем вопросом мы покончили.

— Знаю. Но первый вопрос редко оказывается ключевым. Да и второй — тоже. А иногда и двадцать второй. Оскар, но ты же не жиголо.

— А как прикажешь меня называть? Если что-то выглядит как утка, крякает как утка и ведет себя как утка, то я называю это уткой. А если ты назовешь ее букетом роз, то она от этого крякать не перестанет.

— Нет. Все, что нас окружает,— она повела рукой,— кровать. Эта чудесная спальня. Пища, которую мы едим. Мое платье и твое. Наш милый бассейн. Ночной дворецкий, на случай, если нам захочется получить певчую птицу или спелый арбуз. Наши дивные сады. Все, что мы видим, ощущаем, что используем или хотим иметь — и еще тысячи вещей, находящихся вдали от нас,— все это заработано твоей собственной могучей рукой. Все это твое по праву.

Я засопел.

— Именно так,— настаивала она. — Таков был наш контракт. Я обещала тебе много приключений, большие сокровища и еще большие опасности. Ты сказал: «Принцесса, вы получили своего мальчика на побегушках».— Она улыбнулась.— Такого большого мальчика! Мой любимый, думаю, что опасностей было больше, чем ты ожидал... И поэтому мне до сего дня доставляло огромное наслаждение делать так, чтобы и сокровищ было больше, чем ты мог себе когда-нибудь представить. Пожалуйста, прими их без ложной скромности. Ты заработал и их, и гораздо больше — столько, сколько ты захочешь иметь.

— Хмм.. Если даже ты права, то этого слишком vyого. Я тону в них, как в болоте.

— Но, Оскар, ты же не обязан брать ни крошки сверх того, что тебе нe;но. Мы можем жить скромнее. В одной комнате, с кроватью, которая убирается в стену, если тебе так будет лучше.

— Это не решение.

— А может быть, тебе нужно холостяцкое убежище где-то за городом?

— Хочешь выбросить мои туфли, а?

Она сказала ровным голосом:

— Если ты хочешь, чтобы твои туфли были выброшены, тебе придется это сделать самому. Я прыгнула через твою шпагу. И не буду прыгать обратно.

— Полегче! Ведь это ты предложила. Если я не так понял тебя, то прошу прощения. Я знаю, что своего слова ты обратно не берешь. Но, может быть, ты о нем сожалеешь?

— Я не сожалею. А ты?

— Нет, Стар, нет... Но...

— Слишком большая пауза для такого короткого слова,— ответила она очень серьезно.— Ну, скажи же мне.

— Хм... Ну, просто так... А почему ты vyе не сказала?

— Не сказала что именно, Оскар? Существует множество вещей, о которых можно говорить.

— Господи, да о многом! О том, что нам предстояло. О том, что ты Императрица... особенно перед тем, как ты позволила мне прыгнуть через шпагу...

Ее лицо не изменилось, хотя по щекам потекли слезы.

— Я могла бы ответить, что ты меня об этом не спрашивал...

— Я же не знал, о чем спрашивать!

— Это правда. Но я должна заметить, что если бы ты спросил, то я бы тебе на все ответила. Я могла бы сказать тебе, что не я «позволила» тебе прыгать через шпагу, а ты отверг все мои заверения, что нет нужды предлагать мне честь стать твоей женой по законам твоего народа... и что я девчонка, которую ты можешь тискать сколько пожелаешь.

— Я могла бы указать тебе на то, что я не Императрица и не Королева, а просто трудящаяся женщина, чья работа не дает ей даже такой роскоши, как право на благородство. Все это правда. Но я не буду прятаться за этой правдой. Я отвечу на твой вопрос.— Стар перешла на невианский язык: — Милорд Герой, я боялась только одного — если я не отдамся на твою волю, ты меня бросишь.

— Миледи жена, неужели ты думала, что твой рыцарь бросит тебя в твоих горестях? —Тут уж я перешел на английский: — Что ж, вот все и выяснилось! Ты вышла за меня замуж только потому, что тебе было необходимо освободить это проклятущее Яйцо, а твоя мудрость подсказывала, что я — непременное условие для удачи этого предприятия и что я могу задать стрекача, если ты не сделаешь того-то. Что ж, могу сказать, твоя мудрость в данном случае оказалась слабаком — я бы не сбежал Хоть это и глупо, но я очень упрям. — И я стал вылезать из кровати.

— Милорд, мой любимый! — Теперь она рыдала уже в открытую.

— Извини, мне нужна пара туфель. Посмотришь, как далеко я их зашвырну! — Я был зол, как только может быть зол мужчина, гордость которого глубоко уязвлена.

— Ну пожалуйста, пожалуйста, Оскар! Сначала выслушай меня.

Я тяжело вздохнул.

— Давай выкладывай.

Она так крепко ухватилась за мою руку, что я лишился бы пальцев, если бы попробовал вырваться.

— Выслушай меня! Мой возлюбленный, все совсем не так! Я знала, что нашего дела ты не бросишь, пока мы его не завершим или пока все не погибнем. Это я знала! И не только потому, что у меня были сведения о твоем характере задолго до того, как я тебя увидела впервые, но и потому, что мы уже делили и радость, и опасности, и трудности. Я знала, что ты храбр. Но если бы это было необходимо, я опутала бы тебя паутиной слов, уговорила бы пока ограничиться только помолвкой — пока наше дело не будет завершено. Ты же романтик, ты бы согласился. Но, мой любимый! Я так хотела выйти за тебя замуж! Связать тебя с собой твоим обрядом, что...— Она остановилась, чтобы смахнуть слезы и высморкаться,— чтобы, когда ты увидишь вот это, и это, и это, и все вещи, которые ты назвал только что «своими игрушками», ты бы все равно остался со мной. Эта была не политика, это была любовь — любовь романтическая, любовь безумная, любовь к тебе самому.