Имею скафандр - готов путешествовать - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 50

— Спокойно, малыш. Это всего лишь стереоизображение.

— Милорды-собратья… Вы богаты мудростью многих планет и сокровищницами знаний. Но я знаю их самих. Да, действительно, они преисполнены буйства, особенно меньшая, но не более, чем это естественно для их возраста. Можем ли мы ожидать проявлений зрелой выдержанности от расы, которой предстоит умереть в столь раннем детстве? И разве не свойственно насилие нам самим? Разве не обрекли мы сегодня на смерть миллиарды живых существ? И может ли выжить раса, лишенная стремления к борьбе? Да, правда, что эти существа зачастую намного более агрессивны, чем было бы необходимо и разумно. Но, собратья, ведь они совсем еще дети! Дайте же им время повзрослеть.

— Именно этого и следует бояться, что они вырастут и поймут слишком много, слишком многому научатся. Ваша раса всегда была сверхчувствительной, сентименты мешают вам проявить объективность.

— Неправда! Мы сострадательны, но отнюдь не глупы. И вы знаете не хуже меня, сколько крайних решений было принято на основании моих показаний. Их было так много, что мне больно о них вспоминать. Но я и впредь не уклонюсь от выполнения долга. Если ветвь больна неизлечимо, она должна быть отсечена. Мы не сентиментальны, мы — лучшие сторожа, когда-либо охранявшие «Три Галактики», потому что не поддаемся гневу. Мы безжалостно караем зло, но с любовью и терпением относимся к проступкам детей.

— Вы кончили?

— Я считаю, что им надо дать шанс!

Изображение Мэмми исчезло. Снова раздался голос:

— Кто-нибудь еще?

— Да!

Там, где только что стояла Мэмми, выросла большая зеленая обезьяна. Смерив нас взглядом, она неожиданно сделала сальто-мортале и продолжала смотреть, просунув голову между ног.

— Я не друг им, но я люблю «справедливость», чем и отличаюсь от некоторых моих коллег в Совете. — Она несколько раз перекувырнулась через голову. — И, как заметила только что наша сестра, земляне очень молоды. Младенцы моей благородной расы кусают и царапают друг друга, некоторые даже умирают от этого. Я сама когда-то так вела себя, — она подпрыгнула, приземлилась на руки и перевернулась кругом. — Но осмелится ли кто-нибудь утверждать, что я не цивилизованное существо? — Она замерла и продолжала разглядывать нас, почесываясь. — Да, это жестокие дикари, и я не понимаю, как они могут кому-нибудь понравиться, но считаю, что нужно дать им шанс.

Обезьяна исчезла.

— Хотите ли вы добавить что-либо, прежде чем будет вынесен вердикт? — спросил голос.

Я уже открыл рот, чтобы сказать: «Нет, кончайте скорее», как Крошка зашептала мне на ухо. Я кивнул и заговорил:

— Мистер Председатель, если вердикт будет вынесен против нас, могли бы вы попридержать своих палачей, пока мы не вернемся домой? Мы знаем, что вы можете доставить нас на Землю за несколько минут.

Голос ответил не сразу:

— Зачем вам это? Ведь я объяснил уже, что судят не вас лично. Было договорено, что вам двоим в любом случае сохраняется жизнь.

— Мы знаем. Но предпочитаем разделить судьбу всех людей, оставшихся на Земле.

— Хорошо.

— Достаточно ли фактов для принятия решения?

— Да.

— Каково же решение?

— Человечество будет рассмотрено вновь дюжину полураспадов радия спустя. Но пока что человечество может погубить себя само. Против этой опасности ему будет оказана помощь. В течение испытательного срока за ним будет пристально следить Мать-хранительница, — голос прочирикал веганское имя Мэмми, — участковый инспектор этого района, которому вменяется в обязанность немедленно информировать Совет о любых зловещих симптомах. Пока же мы желаем человечеству успеха в его долгом пути к вершинам цивилизации. Образцы надлежит возвратить в то пространство-время, откуда они прибыли.

ГЛАВА 12

Я счел, что сажать корабль в Нью-Джерси, не известив заранее военные власти, неразумно. Вокруг города много важных объектов, нас могут обстрелять чем угодно, вплоть по ракет с ядерными зарядами, если засекут. Но Мэмми лишь чирикнула:

— Я думаю, что все обойдется.

Действительно, обшилось, никто нас и не заметил. Она высадила нас на окраине, распрощалась и исчезла. Закона, воспрещающего ночные прогулки в скафандрах, да еще с тряпичной куклой в руках, не существует, но зрелище это все равно непривычное, поэтому первый же полицейский патруль доставил нас в участок. Дежурный позвонил Крошкиному отцу, и через двадцать минут мы уже сидели в его кабинете, пили какао и разговаривали.

Крошкину маму чуть не хватил удар. Слушала она нас с раскрытым ртом, то и дело восклицала: «Невероятно, невероятно», пока профессор Рейсфелд не попросил ее либо перестать охать, либо идти спать. Но она не виновата. Еще бы: дочка исчезает на Луне, все уже уверены, что она погибла, и вдруг чудом возвращается на Землю. Профессор Рейсфелд поверил нам сразу. Так же, как Мэмми обладала даром «понимания», он обладал даром «восприятия». И когда возникали новые факты, охотно отбрасывал старые теории и представления, которые опровергались новыми данными.

Он тщательно изучил Кроткий скафандр, попросил ее включить поле шлема, направил на него свет настольной лампы, чтобы увидеть эффект светонепроницаемости, и все это проделал очень серьезно. Потом потянулся к телефону.

— Нужно срочно вызвать Дарио.

— Прямо среди ночи, Курт?

— Да, Джанис. Армагеддон не будет ждать открытия конторы.

— Профессор Рейсфелд?

— Да, Кип?

— Может, вам лучше посмотреть все остальное, прежде чем звонить?

— Что остальное?

Я извлек из карманов «Оскара»: два маяка — по одному на каждого из нас, листы металлической «бумаги», исписанные уравнениями, две «счастливые штучки», две серебристые сферы. По пути домой мы остановились на Веге V, где провели большую часть времени под своего рода гипнозом, пока профессор Джо с еще одним ученым выкачивали из нас все, что мы узнали о земной математике. И вовсе не для того, чтобы у нас научиться — вот еще! Они лишь хотели усвоить язык наших математических символов, от векторов и радикалов до замысловатых знаков, применяемых в высшей физике, чтобы можно было кое-чему обучить нас, результаты были изложены на логических листах. Прежде всего, я показал профессору Рейсфелду маяки:

— Мы теперь включены в участок Мэмми. Она велела пользоваться маяками в случае крайней необходимости.

Мэмми будет находиться поблизости, не более чем в тысяче световых лет от нас. Но она услышит зов, где бы она ни была.

— Вот как, — профессор посмотрел на мой маяк. Он был намного аккуратнее и меньше размером, чем тот, который Мэмми танком смастерила на Плутоне. — Может, осмелимся разобрать его?

— Он содержит огромный заряд энергии. Взорвется еще, чего доброго.

— Да, весьма вероятно, — профессор с сожалением протянул маяк мне обратно.

Объяснить, что такое «счастливые штучки», невозможно. Они похожи на маленькие абстрактные скульптурки, которые следует воспринимать не только зрительно, но и осязательно. Моя казалась обсидиановой, но была теплой и мягкой. Крошкина больше походила на нефрит. Для получения желаемого эффекта следует приложить ее к голове. Я дал свою профессору Рейсфелду, и на лице его появилось благоговейное выражение. Я знал, какой эффект они производят, любовь и ласка Мэмми окружают тебя, тебе тепло, ты ничего не боишься и чувствуешь себя понятым.

— Она любит тебя, — сказал профессор. — Эта штучка предназначалась не для меня. Извини.

— О нет, она любит и вас тоже.

— Что?

— Она любит всех маленьких пушистых беспомощных щенков. Потому-то она и Мэмми.

Я даже не понял, как это у меня сорвалось с языка, но профессор не обиделся.

— Так ты говоришь, она сотрудник полиции?

— Скорее — детской комнаты. С ее точки зрения, мы живем в трущобном, весьма опасном районе. Иногда ей приходилось прибегать к мерам, которые ей не по вкусу. Но она — хороший работник, а кто-то ведь должен выполнять и неприятные обязанности. Она не увиливает от исполнения своего долга.