Иов, или Осмеяние справедливости - Хайнлайн Роберт Энсон. Страница 40

Так читается Слово Господне.

И для меня оно звучит как голос судьбы. Не дано мне привести Маргрету обратно к Богу, ибо глас его может раздаться в любой день.

Что же делать? Что же делать?

Для смертного, встретившегося с неразрешимой проблемой, есть только один путь — с молитвой обратиться к Господу.

Так я и сделал; так и поступал день за днем. Молитвы никогда не остаются без ответа. Надо лишь суметь его понять… да и оказаться он может совсем не таким, какого вы ожидаете.

А между тем следовало отдавать кесарю кесарево. Конечно, я стал работать шесть дней в неделю, а не пять (тридцать одна тысяча двести долларов в год!), поскольку каждый шекель был на счету. Ведь Маргрете буквально нечего надеть! И мне тоже. Особенно нужна обувь. Та обувь, которую мы носили, когда грянуло землетрясение в Масатлане, была хороша… для масатланских крестьян. Но она стопталась за те два дня, пока мы раскапывали развалины. Да и с тех пор мы таскали ее, можно сказать, не снимая, и теперь наша обувь годилась разве что для мусорного ящика. Итак, нам необходимы туфли — по меньшей мере две пары каждому: одна для работы, другая для воскресных собраний.

Да мало ли еще что! Я не знаю точно, что нужно женщине, но определенно гораздо больше, чем мужчине. Мне приходилось чуть ли не силой заставлять Маргрету брать деньги и всячески поощрять ее траты на предметы первой необходимости. Я-то мог обойтись одними ботинками да парой холщовых штанов (свой единственный выходной костюм я берег). Однако мне пришлось купить бритву и даже подстричься в парикмахерском училище около миссии, где стрижка стоила всего два доллара, если вы готовы подставить голову совершенно неопытному мальчишке. Я рискнул. Маргрета взглянула на результат и мягко сказала, что наверняка могла бы сделать не хуже, что сэкономило бы нам два доллара. Она взяла ножницы и подравняла те места, где бездарный подмастерье обкорнал меня особенно жутко… с тех пор я никогда не тратил денег на парикмахерскую.

Однако сэкономленные два доллара отнюдь не компенсировали нам куда более крупные потери. Когда мистер Каугерл нанимал меня, я, честно говоря, полагал, что буду получать сто долларов в конце каждого рабочего дня. Столько он мне не заплатил, но это не значит, что меня обжулили. Сейчас я вам все объясню.

Закончив работу в первый день, я чувствовал себя усталым, но счастливым. Я хочу сказать, более счастливым, чем все это время после землетрясения: счастье — понятие относительное. Уходя, я остановился у столика кассира, где мистер Каугерл проверял счета, так как «Гриль Рона» уже закрывался. Он поднял на меня глаза.

— Ну, как дела, Алек?

— Отлично, сэр.

— Люк сказал, что ты работаешь хорошо.

Люк — огромный негр, был главным поваром и моим номинальным начальником. По правде говоря, он за мной не присматривал, а лишь показал, где что лежит, и убедился, что я знаю свои обязанности.

— Приятно слышать. Люк отличный повар.

Одноразовая кормежка, что являлось единственным дополнением к моей минимальной зарплате, к тому времени была уже давно позабыта моим желудком.

Люк объяснил, что поденщики могут заказывать из меню что угодно, кроме бифштексов и отбивных, и что сегодня я могу получить на второе рагу или кусок жареного мяса.

Я выбрал мясо, так как на кухне пахло хорошо и выглядела она чистой. О поваре по жареному мясу можно судить даже лучше, чем по его бифштексам. Мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы расправиться со своей порцией, даже без кетчупа.

Люк отрезал мне щедрый кусок вишневого пирога, а потом добавил еще черпачок ванильного мороженого, которого я не просил, поскольку то и другое — не полагалось.

— Люк редко хвалит белых, — продолжал мой хозяин, — и никогда — чиканос. Так что ты наверняка работал хорошо.

— Надеюсь.

Я начал понемногу закипать. Все мы дети Господа, но впервые в жизни о моей работе судил какой-то негр. Я хотел, чтоб мне заплатили за работу, потому что спешил домой, к Маргрете… то есть в миссию Армии спасения.

Мистер Каугерл сложил ручки на животе и покрутил большими пальцами.

— Хочешь, чтоб я тебе заплатил, да?

Я с трудом сдержал раздражение.

— Да, сэр.

— Алек, с мойщиками посуды я предпочитаю расплачиваться каждую неделю.

Я был глубоко разочарован, и, вероятно, это отразилось на моем лице.

— Прошу понять меня правильно, — продолжал он. — Ты на почасовой оплате, и я буду платить тебе в конце каждого дня, если желаешь…

— Да, желаю. Мне очень нужны деньги.

— Дай мне кончить. Причина, по которой я предпочитаю платить моим мойщикам посуды каждую неделю, а не каждый день, состоит в том, что очень часто, получив в конце дня деньги, поденщик бежит прямиком в кабак и покупает кувшин муската, после чего не показывается у меня по меньшей мере дня два. А когда он появляется, то требует свое место обратно. И еще злится на меня. И готов жаловаться в комиссию по труду. Самое забавное, что я могу взять его обратно еще на один день, так как второй бродяга, которого я нанял на место вернувшегося, ушел и сейчас наливается так же, как два дня назад первый.

С чиканос такое случается реже: они откладывают деньги, чтобы отсылать в Мексику. Но хотел бы я видеть чикано, который мог бы содержать подсобку так, чтобы это понравилось Люку… а Люк для меня важнее какого-то мойщика посуды. Негры… Люк мне обычно говорит, как будет работать тот или иной черномазый, хорошо или плохо… Так вот, работящие негры хотят расти по службе… и если я не возведу их в ранг помощника буфетчика или поваренка, они тут же уходят туда, где им это пообещают. Так что проблема с мойщиками не решается. Если мойщик работает целую неделю — я уже в выигрыше. Если две — я ликую. Как-то раз мойщик продержался целый месяц. Но такое счастье может выпасть лишь раз в жизни.

— Я вам гарантирую его на целых три недели, — сказал я. — А теперь — могу я получить свои деньги?

— Не торопи меня. Если ты согласишься получать зарплату только раз в неделю, я готов на доллар увеличить твой почасовой заработок. А это на целых сорок долларов в неделю больше. Что скажешь?

(Нет, это больше на сорок восемь долларов, подумал я. Почти тридцать четыре тысячи в год за мытье тарелок! Ну и ну!)

— Это на сорок восемь долларов больше, — ответил я, — а не на сорок. Ведь я собираюсь работать шесть дней в неделю. Мне очень нужны деньги.

— О'кей. Значит, я буду платить тебе раз в неделю.

— Минутку. Не можем ли мы начать работать по этой системе с завтрашнего дня? Сегодня мне деньги просто необходимы. У меня и у жены нет ничего. Абсолютно ничего. У меня только та одежда, в которой я стою перед вами, и ничего больше. То же самое у жены. Я-то могу потерпеть еще несколько дней, но есть вещи, без которых женщина обойтись не может.

Он пожал плечами:

— Как хочешь. Но тогда сегодня ты не получишь премиального доллара за час. А если завтра опоздаешь хоть на минуту, я буду считать, что ты проспал, и снова вывешу на окно объявление.

— Я не алкаш, мистер Каугерл.

— Увидим. — Он повернулся к кассовому аппарату и что-то сыграл на его клавиатуре. Не знаю, что именно, так как в таких аппаратах ничего не смыслю. Это счетная машина, но она не похожа на нумератор Бэббиджа. [64] У нее клавиши, как у пишущей машинки. А наверху окошечко, где, как по волшебству, появляются буквы и цифры.

Машина застрекотала, зазвенела, потом мистер Каугерл вынул из нее карточку и подал мне.

— Вот, пожалуйста.

Это была картонка около трех дюймов в ширину и семи в длину, с множеством маленьких дырочек и надписью, гласившей, что это чек в Ногалесский коммерческий и сберегательный банк, которым «Гриль Рона» поручает выплатить Алеку Л. Грэхему… Думаете, сто долларов? Как бы не так!

Пятьдесят один доллар и двадцать семь центов.

— Что-то не так? — спросил Каугерл.

— Хм… Я ожидал получить по двенадцать пятьдесят за час.