В кругу королев и фавориток - Бретон Ги. Страница 70

Постоянно управляя — да еще так гениально — делами государства, первый министр всегда был падким на красивых женщин, живших при дворе. «Однажды, — сообщает Тальман де Рео, — он захотел совратить принцессу Марию де Гонзаг, ставшую теперь королевой Польши. Она попросила у него аудиенции. Он лежал в постели; ее ввели туда одну, и начальник стражи быстро выпроводил всех из помещения. „Месье, — сказала она ему, — я пришла, чтобы…“ Он тут же прервал ее: „Мадам, я обещаю вам все, что вы пожелаете; я даже не хочу знать, о чем вы просите; просто вижу вас такой, какая вы есть. Никогда, Мадам, вы не были так хороши. Что касается меня, то я всегда мечтал служить вам“. Говоря так, он берет ее руку; она ее высвобождает и хочет сказать о своем деле. Он снова хочет взять ее руку, и тогда она встает и уходит» [137].

Некоторое время спустя он влюбился в м-м де Бриссак, жену своего кузена маршала де ла Мейере, владельца оружейного производства. Вот что рассказывает об этом Тальман де Рео: «Его жена была хороша собой и очень неплохо пела. Кардинал де Ришелье увлекся ею; теперь у него постоянно было какое-нибудь дело к оружейнику. Владельца Арсенала стали одолевать тяжелые предчувствия. Маршальша, которая, если бы захотела, могла совершенно безнаказанно дразнить и злить кардинала, заметила состояние мужа. И вот, в один прекрасный день, проявив редкую для ее возраста решимость, она явилась к мужу и сказала, что воздух Парижа плохо на нее действует и что было бы хорошо, если он, конечно, не возражает, поехать к ее матери в Бретань. „Ах, мадам, — ответил ей маршал, — вы возвращаете меня к жизни! Я никогда не забуду милости, которую вы мне оказали“. Кардинал, к счастью, больше не помышлял о ней. И неудивительно, впереди у него были еще более странные возгорания. Вот она, другая сторона медали» [138]

[139]

Но не всегда любовные похождения Ришелье заканчивались так неудачно. Ги Патен в письме, отправленном в ноябре 1649 года, писал: «За два года до смерти (т. е. в 1640 году) у кардинала еще было целых три любовницы, из них первая — собственная племянница, вторая — пикардийка, то есть жена маршала де Шольна, а третья — некая парижская красотка по имени Марион Делорм, так что все эти господа в красных шапках приличные скоты: „Vere cardinale isit sunt carnales“ [140].

Что касается Марион Делорм, то мы уже видели, как было дело. Речь не шла о любви, а лишь о благом деянии, из которого затем родилось желание, а возможно, и просто привычка. В феврале 1641 года Ришелье, между прочим, хватило смелости пригласить свою очаровательную подругу одновременно с королем в Пале-Кардиналь по случаю обручения его племянницы м-ль де Майе-Брезе с герцогом Энгиенским. На приеме все открыто потешались, потому что впервые высшее духовное лицо — по крайней мере официально — принимало у себя в доме куртизанку.

Не успел Ришелье, как говорится, отведать одной девицы, чьим ремеслом была торговля собственными прелестями, как у него уже разгорелся аппетит на другую «жрицу Венеры» — Нинон де Ланкло.

— С редкостной беззастенчивостью он выбрал в посредницы именно Марион и поручил ей предложить Нинон пятьдесят тысяч экю, если та согласится принимать его елейные нежности. Однако, несмотря на значительность суммы, предложение было отвергнуто м-ль де Ланкло. Граф де Шавеньяк пишет об этом в своих «Мемуарах»:

«Этот великий человек (Ришелье), умевший доводить до конца самые крупные начинания, тем не менее потерпел поражение в этом деле, хотя Нннон никогда не страдала от избытка целомудрия или благопристойности; напрасно он предлагал ей через ее лучшую подругу Мариои Делорм пятьдесят тысяч экю, она отказалась, потому что в то время у нее была связь с одним советником Королевского суда, в объятия которого она бросилась добровольно…»

Можно, правда, задаться вопросом, какова была роль Марион в этом деле, потому что она должна была почувствовать себя глубоко оскорбленной, видя, что Ришелье предлагает сопернице пятьдесят тысяч экю, тогда как сама она получила за те же услуги всего сто пистолей.

Но как бы там ни было, она вскоре ушла от первого министра и вернулась в постель поэта де Барро, своего первого любовника, который, не помня себя от радости, сочинил редкостного убожества «Стансы», имевшие пространный подзаголовок «О том, насколько автору сладостнее в объятиях своей любовницы, чем г-ну кардиналу де Рншелье, который был его соперником».

Впрочем, Марион оказалась лишь кратким эпизодом в жизни Ришелье. Самой большой любовью кардинала была его племянница Мари-Мадлен де Виньеро, вдова г-на де Комбале, герцогиня д`Эгийон.

Эта очаровательная пухленькая блондинка тридцати семи лет обожала прогуливаться «с обнаженной грудью», чем доставляла несказанную радость друзьям кардинала.

«Когда я вижу м-м д`Эгийон, — признался как-то один старый каноник, скромно потупив глаза, — я чувствую, как снова становлюсь ребенком».

«Позволяя ей эту вольность, — пишет Лефевр в своих „Мемуарах“, — он хотел дать понять, что взирает на прелести красавицы-герцогини незамутненным взором кормилицы. Но это притворство никого не обмануло, и каноника следовало бы высмеять за лицемерие».

Марн-Мадлен вышла замуж в шестнадцать лет за Антуана де Рур де Комбале, но чувствовала себя в замужестве не особенно хорошо, поскольку данный дворянин «хотя и прослыл (по словам Тальмана де Рео) при дворе самым волосатым человеком», но оказался неспособен помочь ей расстаться с девственностью.

Поэт Дюло позволил себе позабавиться, сочинив анаграмму, жанр, бывший тогда в большой моде, с помощью которой он сообщил читателям о горестной судьбе м-м де Комбале, скрытой в ее девичьем имени Мари де Випьеро, из которого ему удалось составить: «Девственница своего мужа»…

Б 1625 году малосильный дворянин скончался, оставив хорошенькую вдову в полном разочаровании. Разуверившись в браке, в мужчинах, усомнившаяся в самом существовании плотских утех, Мари-Мадлен стала подумывать об уходе в монастырь. И призналась в этом своему дяде:

— Светская жизнь меня не интересует. Я хочу стать монахиней-кармелиткой.

Ришелье посмотрел на нее внимательно и нашел, что она очень красива. Стараясь скрыть свое смущение, он, опустив глаза, сказал ей ласково:

— Ваше место не в монастыре, дитя мое, оно здесь, рядом со мной.

Мари-Мадлен поселилась в Малом Люксембургском дворце, и кардинал, которому в высшей степени было присуще чувство семьи, стал ее любовником.

Эта странная супружеская жизнь длилась до самой смерти первого министра. Ее то озаряли радости, то омрачали горести, неизбежные, как правило, в семейной жизни. Дядя и племянница то обнимали друг друга, то спорили, то дулись и не разговаривали, но любовь их была искренней.

Разумеется, эта связь недолго оставалась тайной для других. Сначала двор, а потом и весь Париж узнали, что Ришелье «услаждается» с м-м де Комбале. На улицах, как и в светских гостиных, не было конца ироническим куплетам и песенкам с подковыркой. М-ль де Монпансье в своих «Мемуарах» рассказывает, что в 1637 году ей самой приходилось распевать оскорбительные куплеты по адресу кардинала и его племянницы.

Конечно, король прекрасно знал об этой незаконной любовной связи и в глубине души порицал любовников. Своего неодобрения он не мог показать кардиналу, которого боялся, и потому всю свою неприязнь срывал па м-м де Комбале. «Меня удивляет король, — сказала однажды королева. — Он поддерживает кардинала и осуждает его племянницу. Он нашел неприличным, что она посмела войти в церковь Сент-Эсташ, когда я слушала там проповедь, и сказал, что с ее стороны это бесстыдство».

Пристрастие Ришелье к женщинам было так велико, что время от времени ему приходилось изменять своей племяннице. И когда ей об этом становилось известно, в Пале-Кардиналь дрожали стекла, так велика была ее ревность. Однажды у нее даже возникло желание изуродовать одну из своих соперниц. Послушаем еще раз Тальмана де Рео: «Больше всего наделала шума бутылка с водой, брошенная в м-м де Шольн. Вот что мне рассказал человек, присутствовавший при этом. На дороге из Сен-Дени шесть офицеров морского полка, ехавшие верхом, хотели размозжить физиономию м-м де Шольн, швырнув в нее две бутылки с чернилами; она успела подставить руку, и они упали на подножку под дверцей кареты; осколки бутылочного стекла порезали ей кожу (чернила проникли в порезы, и от этих следов она никогда не смогла избавиться). М-м де Шольн не осмелилась обратиться с жалобой на это. Все думают, что офицеры получили приказ только напугать ее. Из ревности к мужчине, которого она любила, и к его безграничной власти, м-м д`Эгийон не желала, чтобы кто-нибудь еще был в таких же отношениях с кардиналом, как она».