«На суше и на море» - 73. Фантастика - Балабуха Андрей Дмитриевич. Страница 11

— А что же это? — он задал Малинину тот же вопрос, что пятью минутами раньше Нолик.

Но Малинин не прикрылся спасительным «не знаю», он пошевелил тубами, подумал, потом засмеялся, сказал:

— Бред, конечно, но вдруг это жизнь?

— Мыслящий океан? — лениво спросил Рогов. — Лема начитались…

— Почему обязательно мыслящий? — фантазировал Малинин. — Даже наверняка не мыслящий. Микроорганизмы, растворенные в питательной среде. Или не в среде… Сама среда — совокупность микроорганизмов.

— Не опровергаю, — сказал Рогов. — Здесь любая гипотеза допустима. Проверим нашу с Ноликом: ее хоть сразу проверить можно.

Они подошли к люльке. Нолик обвязал вокруг пояса тонкий канат, второй конец закрепил за барьер люльки и медленно, как по льду, пробуя поверхность желе носком кеды, пошел прочь от корабля. Он отошел шагов на десять, обернулся и крикнул:

— Держит хуже!

— Иди обратно, — приказал Рогов, но парень не послушался, шагнул дальше и вдруг провалился по щиколотку, не удержался, сел, и Малинин с лаборантами, ухватившись за канат, подтащили Нолика к люльке. Рогов нагнулся и внимательно осмотрел его кеды: они были по-прежнему сухи, неведомая среда не оставляла следов.

— Как в болоте, — ошеломленно проговорил Нолик. — Засасывает и давит.

— Хватит экспериментов, — сердито бросил Рогов. — Пробы у нас есть, можно и подниматься.

Он влез в люльку вместе с Ноликом, сказал Малинину:

— Вы с ребятами вторым рейсом.

Малинин кивнул, не оборачиваясь. Он смотрел на корпус судна: зеленая «плесень» — оторванная от своей среды, она казалась именно плесенью — обхватила корпус «Миклухо-Маклая», поднялась почти до иллюминаторов. Верхний ее край, неровный, ажурно-рваный, ощутимо полз вверх, а внизу этот тонкий, почти прозрачный слой «плесени» переходил в уже привычное желе, и там, где эта «плесень» вырастала, желе чуть покачивалось взад-вперед, словно подталкивало ее по борту судна вверх.

— Ну и ну! — изумленно воскликнул Рогов. — Пять минут назад плесени не было.

Малинин и сам помнил, что борт был абсолютно чист, когда они спускались вниз. Значит, плесень выросла недавно и очень быстро.

— Это же не опасно, — неуверенно, словно уговаривая самого себя, сказал Нолик. — Она ведь не оставляет следов.

«Верно, — подумал Малинин, — следов не оставляет. На кедах. На человеческом теле, руке к примеру. И это все? Но есть еще корпус судна, есть еще вещи в каютах…» И вдруг с какой-то особенной остротой понял, что вся их восторженная беготня вокруг морского феномена может быть опасной. Он задрал голову вверх и заорал изо всех сил:

— Артур Янович! Прикажите задраить иллюминаторы везде. И побыстрее!

Рогов внимательно разглядывал зеленую корку на борту.

— Не успеем, — проговорил он задумчиво. — Спохватились, да поздно. Видите: эта штука уже к каютам подобралась.

Кое-где хлопали иллюминаторы, а «плесень» уже застилала их, и там, где хозяева не успели забаррикадироваться, пробиралась в каюты, и кто знает, что она там натворит.

— У нас иллюминатор открыт, — сказал Малинин. — Поднимайтесь, Павел Николаевич, и бегом в каюту.

Рогов и сам понимал, что надо спешить. Едва люлька поравнялась с палубой, он легко перескочил через поручень, сбежал по трапу, толкнул дверь в каюту. Сзади сопел Нолик, пытаясь через его плечо рассмотреть, что же успела захватить зеленая «плесень».

А захватить-то она успела не так уж много. Зеленый кисель сполз из кольца иллюминатора на письменный стол, растекся по его полированной деревянной крышке.

— Вот вам и еще пробы для опытов, — сказал Нолик, задраивая иллюминатор.

— Ладно, — махнул рукой Рогов, — потом соберем. Пошли на палубу.

Честно говоря, он был чуть-чуть разочарован: зеленая «плесень» не ползла по каюте, не пожирала все на своем пути, не росла с каждой минутой. Однажды разыгравшаяся фантазия уже неудержима. Ступив на плотный кисель за бортом «Миклухо-Маклая», Рогов уже не сдерживал свое закованное в строго научные шоры воображение. Да и как можно сдерживать, если эти «строго научные шоры» ни черта не объясняют, а явно ненаучное воображение подсказывает гипотезы одна другой хлеще, зато все объясняющие. Пока они с Ноликом бежали к каюте, Рогов успел наделить «плесень» разумом и ждал от нее бурных проявлений. Но растекшийся по столу кисель мало походил на существо или вещество «сапиенс», и шаткие ножки безумной гипотезы легко и охотно подломились. Рогов усмехнулся: «Совсем спятил, старик. Ты же на Земле, а не на альфе Центавра. Откуда здесь „разумная плесень“?»

На палубе стоял Малинин и смотрел в капитанский бинокль. Растерянный Артур Янович топтался рядом, порываясь отобрать бинокль. Малинин не давал, толкался и повторял:

— Погодите, погодите, сейчас, сейчас…

— Что-нибудь новенькое нашли? — поинтересовался Рогов.

— Старенькое, — невежливо буркнул Малинин, неохотно отдавая бинокль капитану, который тотчас же прилип к нему, застыл памятником. — Как вы смотрите на то, что мы в плену?

— У пиратов? — спросил Нолик.

— У «плесени», — не поддержал шутки Малинин. — Артур Янович, дайте шефу полюбоваться…

Может быть, Малинин и преувеличивал, но ведь Рогов решил ничему сегодня не удивляться, верить самому невероятному. Везде, до самого горизонта, а быть может, и дальше, за ним, по всей земле, расстилалась ровная зеленая поверхность. Ни волн на ней не было, ни всплесков, ни белых пенных гребешков, столь привычных на море. Да и море ли это было? Скорее, «суша», жадное агрессивное болото, которое заперло корабль наглухо, намертво, навеки — какие еще слова подобрать? Рогов обернулся: позади, там, откуда они пришли в этот странный зеленый мир, по-прежнему качалась прозрачная занавеска. За ней, как в гигантском аквариуме, бился синий тайфун. В двенадцатикратный «цейс» видны были волны, которые разбивались об эту занавеску, вероятно, с грохотом, с воем ветра. Но звуки, как и волны, оставались за ней, как за синим стеклом, неизвестно кем и зачем повешенным, не известно как пропустившим судно в это диковинное тихое болото. Да, здесь была тишина, безоблачное голубое небо, застывшая зеленая пленка болота, ровная, как по линейке проведенная линия горизонта.

— Эфир все еще молчит? — спросил Рогов.

— Молчит, — сказал капитан и добавил просительно: — Куда же мы попали, Павел Николаевич?

Рогов пожал плечами: мол, спросите что-нибудь полегче, а Малинин ответил неожиданно сорвавшимся голосом:

— Хотите знать? Могу объяснить, — и даже рукой махнул. — Только кто мне поверит…

— Я сегодня всему верю, — безнадежно сказал Рогов и не соврал: какая в сущности разница — верить или не верить? От объяснений легче не будет. Да и кто докажет: верны они или нет? Все возможно за синей завесой тайфуна.

— Говорите, — попросил он Малинина.

Малинин начал, посмеиваясь: «Не верите — опровергайте». Но Рогов знал своего ученика: тот не шутил, не выламывался, не пытался огорошить супероригинальной идеей. Эта идея у него явно была выношена, продумана за последние часы, а смешочки, они от неуверенности, от привычной робости: как примут?

— Мы не на Земле, — говорил Малинин. — Или, вернее, на Земле, но не нашей — другой. Проклятый тайфун родился на грани двух миров: того, где мы живем, и этого — чужого. Я не оригинален: идея множественности миров существует давно. И кое-кто из серьезных ученых — вы слышали, Павел Николаевич, — уже пробует найти дверку в соседний мир. Пока безуспешно, на ощупь, но пробует! А мы нашли ее, случайно наткнулись в потемках и прорвались сюда, где все иное, не похожее на привычные земные атрибуты. Я читал в каком-то фантастическом романе о том, как человек путешествует из мира в мир, вернее, путешествует его биополе, совмещаясь в соседних мирах с биополями его аналогов.

Авторы предположили, что миры эти бесконечно повторяют друг друга, отличаясь лишь по времени; где-то оно отстает от нашего, где-то его опережает. А почему бы не допустить, что миры эти вообще не похожи на земной? Ну вот как здешний, — он обвел вокруг рукой и засмеялся: — Красив?