Переменная звезда - Робинсон Спайдер. Страница 57

Поэтому я ожидал, что у всех возникнет жгучее желание переименовать луны. И все же присвоенные им названия меня приятно удивили. Они имели отношение к музыке двадцатого века – Том и Жоао. Великий композитор Антонио Карлос Джобим, известный под прозвищем Том, и его не менее великий ученик, Жоао Жильберто, стали создателями самбы, роскошной основы для всей последующей бразильской музыки… которая оказала огромное влияние на творчество моего любимого саксофониста того периода, Стэна Гетца. Я воспринял это как доброе предзнаменование и решил, что нужно узнать у Кэти, знакома ли она с творчеством Джобима и Жильберто. (Оказалось, что знакома – и вдобавок она знала гитариста, который умел играть в стиле Жильберто. Не прошло и недели, как мы всех сразили наповал в "Роге изобилия".)

Партнер генерал-губернатора Котта к этому времени сумел на кого-то порядком надавить и вернулся в он-лайн. Он выразил глубокую неудовлетворенность своего супруга от имени наших благородных патронов из "Канг – Да Коста", их озабоченность наметившейся склонностью ряда колонистов к сокращению названия нашей будущей родины с Новой Бразилии до Браво. Его партнер считал это проявлением неуважения, а сам Джарнелл полагал, что это вульгарно, если только я их не перепутал. Он не стал требовать запрещения названия "Браво", но попросил, чтобы в резолюции было указано, что официальное название планеты – именно Новая Бразилия. Находившиеся на борту "Шеффилда" бразильцы оказали ему горячую поддержку.

Меррил вздохнула и спросила, не желает ли еще кто-нибудь выступить по этому вопросу. Колонистка по имени Робин Фини взяла слово и сказала о том, что "браво" – это слово, означающее бурную, горячую похвалу деянию величайшей сложности, каковую, безусловно, являл собой прыжок на восемьдесят пять световых лет: наше успешное прибытие в точку назначения само по себе станет "браво" в честь капитана Бина и его замечательной команды. Это заявление было воспринято хорошо. Кроме того, – добавила Робин, – слово "браво" мы также используем для выражения восторга перед талантом художников и артистов, и она надеялась, что, слыша это слово, мы чаще будем вспоминать о том, что искусство играет важную роль в жизни фронтирного сообщества. Кто-то тут же вставил: "Браво!" – и по всему кораблю пронеслось эхо этого слова. Дальнейшие дебаты Меррил пресекла и поставила вопрос на голосование. Так был положен конец возражению Котта. Многие из нас продолжали большую часть времени называть планету Новая Бразилия, потому что, согласитесь, это звучит более утонченно. Но делали мы это исключительно по собственному выбору.

Гораздо больше времени было истрачено почти впустую, когда дело дошло до обсуждения вопроса о том, на каком конкретно континенте следует основать Саудаде. Планета была немаленькая. Почти ни у кого из нас не было мнения на этот счет, но те немногие, у кого оно имелось, отстаивали его с пеной у рта. К счастью, пока ситуация не вышла из-под контроля, Меррил заметила, что отсутствие у многих из нас четкого мнения еще не означает, что кто-то нас лишал возможности его высказать. Пока нельзя было с уверенностью объявить, где именно будет выбрано место для первого, поселения, – просто мы еще слишком мало знали о планете. Данные, получаемые с космических зондов, были довольно качественными, но все же не настолько, чтобы можно было о чем-то судить наверняка. Нужно было просто подождать до тех пор, пока мы не приблизимся к системе Волынки и не посмотрим своими глазами на Новую Бразилию.

В тот вечер мы не только выбирали названия. Было сделано несколько разумных предложений. Специалист по выживанию в экстремальных условиях, Джеральд Нейв, к примеру, предложил учредить какой-нибудь приз за, как он выразился, "самую конструктивную жалобу месяца". Вмешался Сол Шорт и предложил ввести еще и наказание за наименее конструктивную жалобу, но Меррил строго лишила их голоса.

Самым популярным оратором на этой конференции был, конечно же, Зог. Он говорил о том, каким будет наш новый мир, о том, какие условия жизни нас ждут на планете, о некоторых растениях и животных, встреча с которыми нам предстояла. Зог не слишком вдавался в детали – он просто старался создать у нас ощущение нашей новой родины. Его рассказ звучал волнующе, захватывающе, загадочно. Влажная планета, поросшая джунглями, окутанная туманами, кишащая жизнью настолько экзотичной, что о ней можно было рассказывать сказки детишкам на ночь. Зог рассказал о змеях-обручах, которые хватали зубами собственный хвост и сворачивались в подобие колеса, а потом, работая мышцами живота, могли кататься по тропинкам, проложенным по джунглям, орудуя здоровенными клешнями, как ножницами. Этот рассказ у всех вызвал смех. Затем Зог с самым серьезным видом стал излагать принцип движения реактивного слизня, и тут уж весь корабль зашелся в конвульсиях хохота. Меррил с трудом восстановила тишину. Потом несколько месяцев подряд слова "зеленый туман" многих заставляли хохотать до упаду. Помню, в тот день я поймал себя на мысли о том, что впервые вся колония дружно смеется над чем-то вместе. Мне очень хотелось верить, что не в последний раз.

Зогу даже удалось – только не спрашивайте меня, как – поведать всем о смертельной опасности лесных пожаров, с которой нам предстояло столкнуться, и даже об угрозе Голодного Призрака, в такой манере, что это тоже выглядело как сказка на ночь – жутко, но не страшно. Думаю, если бы надо было проголосовать, большинство людей согласилось бы со мной в том, что история колонии Браво, как настоящего, а не просто потенциального общества, начинается с того момента, когда в тот вечер взял слово Камал Зогби. До этого мы были просто здоровенной консервной банкой, набитой кучей дурно пахнущих незнакомцев. А когда его выступление закончилось, мы знали, что стали семьей – такой семьей, которая в один прекрасный день, собравшись вместе, сотворит целый мир "с нуля", имея среду обитания, удивительно похожую на ту, какая была на Земле на ту пору, когда там эволюционировали люди. И еще мы знали, что нам предстоят приключения. Все, что мы совершим, станет легендами на десять тысяч лет. Это будут первые легенды нашей планеты.

Потом было еще несколько обязательных завершающих речей и объявлений, а затем Меррил закрыла собрание точно в то самое время, какое назвала вначале: в двадцать три ноль-ноль по времени "Шеффилда".

То есть по бортовому времени. К этому моменту нашего полета, через шесть месяцев после старта, мы уже начали пользоваться вместо солнечного времени часами доктора Эйнштейна. Вступило в силу сокращение Лоренца, и мы теперь старели значительно медленнее, чем те люди, которых мы оставили в Солнечной системе.

Но насколько медленнее? Пока – не так уж сильно. В то мгновение, когда мы, находящиеся на борту "Шеффилда", пересекли шестимесячную отметку нашего путешествия, жители Солнечной системы были всего на семнадцать с половиной часов старше нас.

Но по мере нарастания нашей скорости, эффект должен был постепенно усиливаться. А постоянное ускорение нарастает быстро.

К истечению одного года полета разница между нами и жителями Солнечной системы составит уже около семи дней и семи часов.

Через два года – пятьдесят восемь дней. Через пять лет наши часы разойдутся почти на три года. Мы будем лететь со скоростью, составляющей 0,038 от скорости света.

А к окончанию десятого года полета, когда мне исполнится двадцать восемь, на Земле пройдет больше сорока пяти лет. Оставшейся на Земле Джинни будет около шестидесяти четырех.

А мы уже будем лететь со скоростью, составляющей 99,794 процента от скорости света.

Потом мы развернемся на сто восемьдесят градусов, и все пойдет с точностью до наоборот, и если все сложится как надо, если мы окажемся на орбите Новой Бразилии согласно намеченному плану, мы, волынщики, будем на двадцать лет старше, а люди в Солнечной системе к этому моменту состарятся на восемьдесят пять лет. Джинни исполнится сто три года, но, скорее всего, она будет выглядеть на восемьдесят, не старше.