Маленький большой человек - Бергер (Бри(е)джер) Томас. Страница 102

Встретить свою собственную племянницу, свою родную плоть и кровь после стольких бедствий! Это поразило меня в самое сердце. На душе стало как-то легко и радостно, ведь Бог свидетель, при всех моих пороках я никогда не был законченным мерзавцем.

Чем больше я смотрел на нее, тем явственнее видел семейное сходство. В детстве мне сломали нос, но память хранила его прежний облик, точную копию которого я и наблюдал теперь на лице своей юной племянницы. Наверняка само провидение остановило на ней мой выбор, а также, без сомнения, интуитивно вспыхнувшее родственное чувство и помешало возникновению во мне другого, отнюдь не родственного влечения.

Это — положительная сторона ситуации. Отрицательная же заключалась в том, что Амелия была шлюхой. От подобного факта не так-то просто отмахнуться, и мне внезапно стало стыдно. Не зная, как поступить, я повторил:

— Давай одевайся.

И, окончательно входя в роль доброго дядюшки, протянул ей платье, а сам повернулся спиной.

Потом меня начали мучить угрызения совести за то, что она может обо мне подумать, встретив в таком месте. Наверное, следовало как-то объясниться, и я сказал:

— Ты не думай, Амелия, я пришел сюда только потому, что хотел сделать приятное своему приятелю.

— Мистеру Хикоку? — отозвалась она. — Да он вечно здесь ошивается.

— Я намерен забрать тебя отсюда, — продолжил я. — С этой минуты ты больше не ш… э-э… не та, что была до сих пор. Через неделю весь этот кошмар забудется, а через полгода ты станешь настоящей леди.

Мысль вытащить ее из вертепа пришла мне в голову неожиданно, за секунду до того, как ее озвучил мой язык. Всю свою жизнь я стремился вырваться за пределы своего класса и вот теперь получил шанс в лице внезапно обретенной племянницы. Я отдам ее в одну из этих школ, которыми заправляют благородные дамы… Мой еще не до конца оскудевший карман поможет начать, а потом, как я слышал от двух охотников на бизонов, их профессией можно заколачивать от двух до трех тысяч долларов за сезон, с сентября по март. Вполне достаточные деньги для того, чтобы провести все лето в Канзас-Сити, не отказывая себе в виски и женщинах. Но теперь это не для меня. Теперь у меня появилась цель — перевоспитание Амелии. Жестокая судьба отняла у меня уже две семьи, и эта случайная встреча в борделе могла положить начало третьей.

Но прежде всего надо было как-то покинуть сей приют греха. Подобный план неминуемо влек определенные осложнения. Я достал из кобуры свой «американ» и, вспомнив советы Хикока, засунул его за пояс. Но тут мне пришло в голову, что в случае перестрелки малышка Амелия может пострадать. Нет, лучше уж пойти проторенным путем белых людей и откупиться.

Я полез за пачкой долларов и, о ужас, не обнаружил ее, хотя держал в руках не более получаса назад, демонстрируя Амелии бумажку в пять монет, дабы успокоить девочку на счет своей кредитоспособности.

— Амелия, — спросил я, — ты не видела, куда я засунул деньги?

До сих пор я распространялся о своих чувствах и впечатлениях, Амелия же между тем, казалось, пребывала в полном шоке от факта нежданного обретения близкого родственника. Она механически натянула платье и застыла с отсутствующим выражением лица, запустив пальцы обеих рук в волосы. Мои попытки расшевелить ее вызывали лишь слабую улыбку, в которой участвовал один только рот. Теперь же она словно очнулась и безразличным тоном ответила:

— Нет. Наверное, они упали и закатились под кровать.

Я встал на четвереньки и полез под кровать, а Амелия быстро распахнула дверь и уже было выпорхнула из комнатки, когда я схватил ее за щиколотку.

— Похоже, — заметил я, — настало время первого урока. Ну-ка, быстро отдавай мои деньги, иначе я их из тебя вытрясу!

Она извлекла из волос свернутую пачку долларов. Милая девочка сперла ее у меня из кармана, пока, обливаясь слезами, рассказывала свою мормонскую историю. Но я не сердился. Два года такой жизни испортят кого угодно. Бедное дитя!

По узенькой лестнице мы поднялись из «рабочей» спальни в ее комнату, и Амелия быстро собрала свои нехитрые пожитки, состоявшие из пары старых платьев, пудреницы и помады. Кроме того, я заставил ее переодеться в менее вызывающий наряд. Затем мы снова спустились вниз, прошли сквозь уже изрядно заполнившийся пьяными посетителями танцзал (где я и увидел, как верзила Гарри расправился с тремя зарвавшимися охотниками на бизонов) и вошли в «кабинет» Долли. Я поклялся себе, что если ей вздумается поднять шум, то я попросту пристрелю ее. И плевать, что она женщина.

Билла в комнате не оказалось. Долли встретила нас улыбкой, отчего ее усы затопорщились, и лукаво сказала:

— Ну как, коротышка, вволю повеселился? Может, хочешь теперь другую девочку? Не стесняйся, это так понятно! Уж я-то знаю.

— Послушай, Долли, — ответил я, — мне приглянулась эта малышка, и я увожу ее с собой. Если тебе есть что возразить, выкладывай. Но не вздумай даже пытаться помешать нам.

Ее улыбка стала чуть более напряженной, но, уловив в моем тоне угрозу, она быстро проговорила:

— Мешать? С какой стати? Мы живем, слава Богу, в свободной стране!

Я отвел Амелию в свой отель. Портье оскалил было гнилые зубы в скабрезной усмешке, но, услышав о моем намерении снять девушке отдельный номер рядом со своим, мгновенно скорчил любезную мину. Наверху я отдал Амелии недавно купленную по случаю фланелевую пижаму и, поцеловав в лоб, пожелал спокойной ночи.

Все это время она не произнесла ни слова, все еще, как я полагал, не оправившись от внезапности свалившихся на нее перемен.

Я был слишком возбужден, чтобы спать. В книге регистрации постояльцев теперь значилась запись, выведенная моей рукой: «Амелия Кребб». Ее мормонской фамилии я не знал, да и знать не хотел. Равно как меня почему-то совсем не интересовали подробности ее прежней жизни, да и жизни ее «ма», моей сестры Сью-Эн. Слишком давно оторвался я от семьи моего детства. Я спросил Амелию только о своей матери, ее бабушке, но она ответила, что совсем не помнит ее.

На следующий день — именно день, а не утро, поскольку Амелия приобрела в своем борделе привычку спать допоздна, — мы отправились за покупками и к парикмахеру. Чисто вымытое и лишенное штукатурки лицо девушки приобрело благородную бледность, прямо как у заправской леди, никогда не позволяющей солнечным лучам коснуться своей кожи.