Маленький большой человек - Бергер (Бри(е)джер) Томас. Страница 17

Вскоре по палатке пополз аппетитный запах. Причем он явно просочился и за пределы жилища вождя, поскольку минут через пять у входа раздались голоса и появились гости. Первым явился следивший за лошадьми мальчишка, за ним — еще одна дородная индианка, очень похожая на нашу хозяйку, а следом — детина в коже и перьях, его подружка, Красный Загар и целая процессия детей, возглавляемая удивительно красивой женщиной с блестящими черными волосами и добрыми, как у самки оленя, глазами.

Вся толпа села кружком вокруг очага и уставилась на котелок. Большинство пришло со своими чашками и костяными ложками. Никто не сказал ни слова и даже не посмотрел на нас с Керолайн.

Минуту спустя мы с сестрой получили по полной кружке бульона, затем обслужили остальных. Старая Шкура не притронулся к еде, а просто сидел на своей буйволовой шкуре и бросал вокруг себя довольные взгляды.

И тут мне вспомнилось, как краснокожие, приходившие к нашему каравану и пившие кофе с печеньем, всегда говорили «хау, хау». Я все еще чувствовал себя не в своей тарелке и был страшно голоден, но еда принесла мало пользы моему бедному желудку, будучи практически несъедобной. Объясню почему. Мясо антилопы приготовили крайне неудачно. Индейцы щедро приправляют свою еду салом и совсем не пользуются солью (они ее тогда почти не знали). Кроме мяса в котелок бросили изрядную толику ягод виргинской черемухи, разварившихся в полную кашу, и несколько кореньев, не имеющих никакого вкуса до тех пор, пока вы их не проглотите. После же этого они ползут вниз по пищеводу, оставляя ощущение, будто вы наелись битого стекла.

Однако, как упоминалось чуть выше, я вспомнил их странное восклицание и решил его вставить. На нас по-прежнему не обращали никакого внимания, но я уже понял, что настроение индейцев меняется мгновенно, и, обращаясь прямо к Старой Шкуре, громко и внятно заявил: «Хау, хау, хау». Согласитесь, это требовало определенной смелости. Керолайн пребольно ткнула меня в бок, но Старая Шкура остался страшно доволен.

— Хау, хау, — немедленно отозвался он и произнес речь, в которой, как я узнал потом, дал мне мое первое индейское имя — Маленькая Антилопа, или Вока на языке шайенов. Само по себе это имя мало что значит для меня, так как, живя у индейцев, я их сменил немало. Но оно было первым. Боюсь, вам трудно представить себе, что чувствует десятилетний мальчишка, оказавшийся в племени дикарей. Ничего, я помогу. Я искренне полагал, что моя смелость может стоить мне скальпа, и впал в щенячий восторг, когда этого не случилось.

Кроме того, я отвлек на себя внимание вождя, чем сильно помог Керолайн, которая поспешно выловила из своей чашки большой кусок вареной антилопы и незаметно выбросила его, подпихнув под нижний край обтягивающих типи шкур. Снаружи тут же раздалось счастливое тявканье и звук поспешно удаляющихся собачьих лап.

Чем больше я приглядывался к обычаям племени Старой Шкуры, тем более привычной и нормальной казалась мне жизнь дикарей. Правда, было в ней и немало непонятного. Так, например, повздорив с приятелем и даже всерьез подравшись с ним, индеец мог уже через несколько минут сидеть за его «столом» спокойно, как клерк в конторе. Многие эмоции белых людей так и оставались для краснокожих загадкой. Они просто не видели в них смысла. Индейцы вообще сильно отличаются от всех прочих народов.

Позднее Старая Шкура признался, что испытывал к нам тогда двойственное чувство: он боялся демонов и хотел от них избавиться, но уже никак не мог этого сделать, поскольку эти самые демоны преломили с ним хлеб, то есть антилопу, в его палатке, оказав ему великую честь.

Акт преломления антилопы был чисто символическим, ведь по индейским законам хозяин не может прикоснуться к еде, пока все его гости не насытились, но, как говорится, положение обязывает.

После взаимного «хау, хау» вождь шепнул несколько слов толстухе у котелка, и она знаками объяснила мне, чтобы я шел за ней. Я повиновался, и мы направились к выходу, огибая по дороге сосредоточенно жующих и чавкающих, как козлы, шайенов. Оказавшись снаружи, я взглянул на небо. Оно уже наполовину потемнело, а на горизонте было исполосовано пурпурными мазками, отделенными друг от друга розовыми прожилками.

В том возрасте я не очень-то разбирался в красотах природы, а вспомнил сейчас о небе лишь потому, что, опустив голову, я увидел у типи своего давешнего врага — проклятущую белую собаку. Я сделал вид, что мне до нее и дела нет, но это не помогло. Ее зубы с вожделением сомкнулись на моей штанине, и она наверняка сожрала бы меня, если бы в этот момент женщина не оглянулась.

Ее звали Бизонья Лёжка, и она была женой Старой Шкуры, а другая толстуха в палатке — ее младшей сестрой по имени Белая Корова, которая по традиции шайенов перебралась после свадьбы сестры в ее новый типи и исполняла те же обязанности при вожде, что и его жена, причем в полном смысле этого слова.

Но, как бы там ни было, Бизонья Лежка рассмеялась и, показывая на собаку, о чем-то меня спросила. Истолковав мой затравленный взгляд как утвердительный ответ, она оторвала от моих штанов протестующе визжащего пса и внесла его в палатку, где тут же раскроила ему череп каменным молотком, опалила на огне шкуру, разрезала тушу на несколько кровоточащих кусков и бросила в котелок вариться. Все это время она не переставала улыбаться.

Старая Шкура смотрел на нее с нескрываемой гордостью. Для индейца нет большего лакомства, чем вареная собака, особенно если она белая. Неделями не видя мяса, шайены все же не трогали собак, приберегая их для празднеств и важных гостей.

Боюсь, однако, что мы с Керолайн не смогли оценить по достоинству ту честь, которой удостоились. Сестра стойко перенесла бойню у каравана и даже смерть нашего па, но зрелище убийства и разделки несчастной собачонки прямо у нас на глазах доконало ее, и она сидела теперь скрестив ноги, беззвучно раскачиваясь из стороны в сторону и впившись зубами в крепко сжатый кулак.

Именно в этот момент Старая Шкура внезапно посмотрел на Керолайн и так громко чихнул, что цилиндр сполз ему на левый глаз, а затем и вовсе свалился, так как чих повторился. Еще дважды его большой нос издавал звуки, напоминавшие лай голодной лисицы, а медаль на груди прыгала и со шлепком возвращалась на место.