Между двумя романами - Дудинцев Владимир Дмитриевич. Страница 14

История эта с моей Любкой, так больно, прямо в сердце, кольнувшая меня, была тоже эпизодом из тех самых "муравьиных войн", странным образом возникающих в обществе.

Я наблюдал настоящую муравьиную войну. Строил я дом на Волге, в Мелкове - своими руками строил, даже растворомешалку сам сделал! Однажды смотрю: прямо под раствороме-шалкой - огромные полчища муравьев. Смотрю: одни - красноватые, помельче, а другие - черные, покрупнее. Идет между ними битва - не на жизнь, а на смерть. Часа полтора шла битва. Они сходились один на один, один на два. Потом я увидел огромное количество трупов. Их стаскивали в кучи победители - более маленькие красные муравьи. Это было ужасно. Я позвал смотреть всех детей. Потом мы ушли на час. То ли обедать, то ли еще что. Вернулись - ни одного не осталось. Они все мясо унесли в свои склады. Была самая настоящая муравьиная война.

И вот я смотрю - "лысенковщина" была самая настоящая "муравьиная война". Потом были схватки против кибернетики. Была очень любопытная квазивойна - против алкоголиков. В виде фарса. Как сказал поэт: "все это было бы смешно, когда бы не было так грустно". Вырубили виноградники. Сорта, выведенные столетними трудами. И я знаю, один труженик-ученый, увидев, как погибает дело его жизни, не захотел больше жить. Не до смеха...

Предметом такой "муравьиной войны" может стать что угодно. Какой-то возникает психоз, направленный на то, чтобы чинить избиение... Это прямо удивительно. А картошку перебирать - продолжайте ходить. Это разрешается. Это даже полезно, нужно. Дружины дружинить, милицию подменять - тоже ходите. Вот всякие такие вещи - сколько угодно. А на день рождения сесть и распить бутылку - это вот нельзя.

Но вот что интересно - исчезли мускат, хванчкара, мукузани - все благородные сорта! А любимый алкоголиками портвейн "Три семерки" остался. Теперь, когда на наш рынок, освобож-денный от благородных напитков, хлынул иностранный субпродукт, начинаешь по-новому оценивать события недавнего прошлого. И подумаешь, где в недрах нашей бюрократической системы зарождаются идиотские кампании. Может быть, эти кампании были не следствием идиотизма власть предержащих, а продуманными акциями - вот только цели у них были иные - не те, которые провозглашались.

И я оказался в центре такой "муравьиной войны". Я был как бы тем кристалликом, который бросают в насыщенный раствор, чтобы началась кристаллизация. Потому что сам собой я не представлял тогда ничего особенного, но так сложилось. Тут и Никита Сергеевич сказал, тут и наша старая гвардия стариков писателей, сплотившись, начала кричать-кликушествовать, вообразили, что я тот, которого они в 18 году ставили к стенке. И началось... Василий Смирнов, писатель, одной своей читательнице, которая к нему пришла, сказал про меня: "Мы таких в 18 году ставили к стенке".

Может быть, я понадобился для того, чтобы сигнализировать обществу, чтобы оно не слишком надеялось. Это было очень важно для целого слоя в стране - заявить таким образом, сказать: "Не думайте, что мы пойдем так далеко, как вам бы хотелось. Нет!" И Серебрякова, и Прилежаева, и Федин это все этапы "муравьиной войны". Маленькие такие схваточки....

Прежде всего после первого обсуждения в Доме литераторов, после того, как в воздухе что-то прозвучало, все начали писать отречения, все, кто писал обо мне положительные отзывы. После этого, как я говорил, был рассыпан набор в "Роман-газете". И был созван большой пленум.

Глава 12

ИСТОРИЯ ПЕЧАТАНИЯ РОМАНА КНИГОЙ.

НЕСКОЛЬКО ЭПИЗОДОВ

И тут не обошлось без приключений. Совершенно неожиданно у меня из-за спины встали проблемы... Было несколько эпизодов.

Во-первых, один очень забавный. Сначала, пока роман хвалили, действовал уже заключен-ный договор с "Советским писателем". И, естественно, действовала отметка в бухгалтерии о получении мною 25% гонорара, как полагается. Но вот грянуло ошельмование в Союзе писателей - и уже был добавлен новый оттенок к договору с издательством: как только прозвучали все эти серьезные слова - устные, письменные, печатные, сейчас же роман пошел на новое рецензирование. И моментально - через два дня пришла рецензия, написанная Виктором Сытиным. Это было прямое обращение ко мне. В духе цицероновской речи "Против Каталины": "Доколе Каталина будет злоупотреблять нашим терпением!" Он писал: "Дудинцев, снимите черные очки! Я вас всегда считал хорошим сознательным советским писателем" и т. д. Книгу печатать нельзя: это просто выходило из самого текста рецензии, само собой разумелось. Где-то он в самом конце сказал: естественно, что и помыслить невозможно, чтобы вещь печатать. Сначала в нее нужно вдохнуть советский дух... и рецензия на этом закрывалась. И сейчас же договор был расторгнут. Аванс остался за Дудинцевым - на основании закона с меня его не взыскивали. И слава богу: мы его уже проели. И ушел я, "блестя потертыми штанами", из издательства. Вышел я на улицу - и тут произошел новый поворот...

Я уже рассказывал, как на обсуждении в Доме литераторов выступил Паустовский. Как он, подобно ребенку, выпущенному на сцену, где взрослые дяди всерьез схватились обсуждать вопрос жизни и смерти своей, он тут сказал всем дядям правду, в том числе и виновнику этого обсуждения: "Мало, мол, ты завесил Дроздовым!" - и начал спорить со всем зрительным залом, что я вот такой и сякой... Привел в действие "золотые перья", а вместе с ними колеса моей судьбы, которые к тому времени уже вращались в издательстве "Советский писатель". Начальство с замечательным чутьем это вращение уловило и показало мне порог.

В другие места эти звуки и поблескивание этих колес еще не докатились...

И вот я вышел с рукописью под мышкой, повеся нос, ошеломленный, из издательства. Это была действительно ошеломляющая рецензия: вчера еще дружно хвалили - и вдруг такой удар. И удар сразу в нескольких направлениях, некоторые из них трудно было перенести семейному человеку с четырьмя детьми, каковым я был.

Вышел я, и вдруг около меня останавливается машина, а в ней - то ли главный редактор, то ли директор издательства "Молодая гвардия": "Владимир Дмитриевич, куда вы идете?" - "Да так, никуда", - я уже научился быть начеку. Уже успели меня несколько раз ударить по губам и приучили к каким-то таким собранным движениям. И я, не растерявшись, не сказал ему, что меня выгнали из издательства, что договор расторгнут. Я немедленно принял вид независимый, полный оптимизма.

"Да вот, иду по делам". - "Садитесь, подвезем", - я сажусь. "Ну что там у вас, Владимир Дмитриевич?" - косит глаза под мышку. "Да роман несу, рукопись". - "Куда, в издательст-во?" - "Да вот в издательстве здесь кого хотел, того..."

Я не ручаюсь за дословную точность разговора. Это было очень давно. Я говорю, что не застал здесь того, кого мне надо, но я, мол, вернусь.

"А зачем вам в издательство?" - "Хочу заключить договор". - "Еще не заключили договора на этот роман?" - "Нет". - "Который в "Новом мире"?" "Да". - "Который вчера так хвалили в Доме литератора?" - "Да". - "Так зачем, когда с вами издатель едет! Поехали с нами в издательство".

Приехали мы в издательство, сразу - наверх, в кабинет. Начальник этот - кнопку. Сейчас же - секретарша. "Позовите Ивана Ивановича". Имеется в виду главный бухгалтер. "Давайте бланк договора". Тра-та-та. Договор заключен. Опять те же самые 25% аванса.

- Иван Иванович, там у нас есть деньги для Владимира Дмитриевича?

- Есть. Сейчас, Владимир Дмитриевич, аванс.

Я его - хвать! И в карман! И бежать! Оставив рукопись, конечно.

Началась нормальная работа - "радовання", как украинцы говорят. А "радовання" никакого не надо было, потому что все уже было отредактировано, когда печатали роман в "Новом мире". Мы договорились, что я принесу расклейку. Я сбегал, принес. Там для виду Вера Александровна Яковлева, редактор, почитала, подержала несколько дней - и пошло. Серьезный редактор, она сразу поняла, что текст готов, и пошло в набор. И вот, когда уже набрали, сверста-ли, вдруг - хлоп! Что мы делаем? Кого печатаем? Немедленно расторгать! А я, по-моему, уже успел получить "одобрение". Они говорят: "Отдавайте полученные деньги!" - "Не буду".