Северный дневник - Казаков Юрий Павлович. Страница 11

Наконец бык приходит туда, в тупик, долго нюхает, ссутулившись, и ревет еще безысходнее. Крик его одиноко отдается в лесах, беспокоя коров, телят, да и людей...

- Байкал! Байкал! - кличут его, стараясь отвлечь от воспоминаний. Но он не слушает.

Уезжаем назад в Койду мы ночью, и нас, так же как утром караван, провожают доярки и телятницы до стана, долго стоят на обрыве, долго кричат приветственное и машут платками.

Небо заволочено тучами, река петляет, ветер дует то навстречу, то в корму, то с бортов. Снова на винт наматываются водоросли, мотор глушат, моторист засучивает рукав, лезет под корму очищать винт, а у председателя, который опять сидит на руле, появляется смущенная улыбка. Тишина обступает нас в эти короткие минуты, лодка беззвучно плавится по течению.

Ночь по цвету глухая, много облаков, и все серые, темные, низкие. Только кое-где на северо-западе и на севере в тучах разрывы. И в эти разрывы видны высочайшие облака, отделенные от нижних огромной голубой массой воздуха. Они озарены солнцем, которое стоит сейчас неглубоко за горизонтом. И уже в разрывах между теми облаками на неимоверной высоте сияет нежное голубовато-розовое небо.

Я смотрю на эти ослепительные пятна вдали и вверху, одни дающие свет земле и воде, и мне чудится в них что-то непорочно чистое, снежное, как бы Северный полюс, предел всего, что есть на земле, прозрачный солнечный чертог, что-то необыкновенно отдаленное от меня, от моих мыслей и чувств,то, к чему мне надо идти всю жизнь и чего, может быть, так никогда и не достигнуть.

6

В дорогу, в дорогу! Я хочу говорить о дороге.

Отчего так прекрасно все дорожное, временное и мимолетное? Почему особенно важны дорожные встречи, драгоценны закаты, и сумерки, и короткие ночлеги? Или хруст колес, топот копыт, звук мотора, ветер, веющий в лицо,все плывущее мимо, назад, мелькающее, поворачивающееся?..

Как бы ни были хороши люди, у которых жил, как бы ни было по сердцу место, где прошли какие-то дни, где думалось, говорилось, и слушалось, и смотрелось, но ехать дальше - великое наслаждение! Все напряжено, все ликует: дальше, дальше, на новые места, к новым людям! Еще раз отдаться движению, еще раз пойти или поехать, понестись - не важно на чем: на машине, на пароходе, в телеге, на поезде ли...

Едешь днем или ночью, утром или в сумерках, и все думается, что то, что было позади, вчера,- это хорошо, но не так хорошо, как будет впереди.

А как коротки и грустно-сладки прощания, когда хозяин или хозяйка выходит на порог и ты пожимаешь им руки и торопливо говоришь: "Даст бог, свидимся!" - хотя знаешь, чувствуешь сердцем - где уж, велика земля, далека дорога!.. Попрощался и забыл, забыл, поглощенный дорогой, но не совсем забыл - все потом вспомнится, придет и вновь захватит жаждой новых встреч и прощаний.

"Агой!" - "Прощай!" - говорили в старину моряки земле.

"Агой! Агой!" - говоришь и ты, взбираясь на подножку вагона и последний раз оглядываясь на станцию. "Агой!" - говоришь, садясь верхом, умащиваясь в седле, уже чувствуя под собой перекатывающиеся мягкие толчки нетерпеливо переступающих лошадиных ног. "Агой!" - твердишь, видя отходящую пристань, людей, машущих тебе шапками и платками, слыша в глубине пароходного корпуса непрерывную мощную дрожь двигателя.

Какими только не бывают дороги! Тяжелые, разъезженные, грязные, пыльные, гладкие и чистые - блистающие сухим глянцем асфальта широкие шоссе, каменистые тропы, отмелые песчаные берега, где песок тверд и скрипуч, дороги древние, по которым еще татары скакали, и новые, с крашенными известью километровыми столбиками, дороги полевые и лесные, сумрачные даже в солнечный день.

И как трудно бывает в дороге! Сидишь скорчившись в кузове трясущейся машины между бочками с горючим, проводишь ночь на твердом вибрирующем сиденье речного катера, бьешься до синяков в телеге, задыхаешься от жары в металлическом вагоне, ночуешь на лавке при тусклом свете на какой-нибудь захолустной автобусной станции...

Но все проходит - усталость, злость, бешенство, нетерпение и тупая покорность от дорожных трудностей, не проходит вовеки только очарование движения, память о счастье, о ветре, о стуке колес, шуме воды или шорохе собственных шагов.

Мы уезжаем из Койды. День, как нарочно, отменно хорош, солнце светит в полную силу, с моря дует легкий ветер, идет прилив, река наливается, мутнеет и тужеет.

Моторист крутит ручку, мотор хлопает и начинает биться ровно и приятно по тону. Как хорошо слушать его после того, как два раза мучил нас по восемь часов оглушительно звонкий треск моторки!

На мотодоре есть рубка - будочка ядовито-зеленого цвета, есть компас и штурвал. Капитан - мальчишка лет восемнадцати, курносый, с круглыми глазами - забирается на свой насест над мотором. Моторист идет на нос, берется за якорный канат. Мы ему помогаем и втаскиваем на борт мокрый черный якорь. Потом моторист идет на корму, и мы трогаемся.

Опять плывут мимо, теперь уже в обратном порядке, избы, склады, колья для неводов, карбасы, кресты на кладбищенском бугре... Тянется по обеим сторонам низкий и ровный, будто срезанный сверху ножом, берег, все раздаваясь в стороны, открывая постепенно взгляду море.

Нам нужно пройти морем тридцать пять километров до Малой Кедовки, оттуда - берегом четыре километра до Большой Кедовки, где нас должна ждать машина. Приливы и отливы чередуются здесь каждые шесть часов, и вот во время отлива по песчаному берегу уходит машина с рыбоприемного пункта.

Погода установилась окончательно, ветер нам ходовой - веток, и помогает еще сильнейшее в этих местах отливное течение. В Мезенской губе вообще очень сильные приливы и отливы - до четырех метров. Рейсовые пароходы простаивают по многу часов возле острова Моржовец, так как идти против течения в Мезень - значит сжечь лишних тонн тридцать угля.

Море гладко, на горизонте какой-то лесовоз, мотор наш мягко постукивает, поплевывает паром, капитан сидит в своей будочке, а мы устроились на спутанных канатах на носу, теснясь

из-за маленького карбаса, который вытащили на борт перед отходом.

Часа через три мотор стих, капитан плюхнул в воду якорь, на крошечном карбасике нас свезли по очереди на берег, дора вновь застучала и пошла обратно, а мы остались одни на пустом влажном и ровном песке, обнаженном отливом.

Вода, бывшая там, где мы идем какой-нибудь час назад, заровняла, загладила все следы, и кажется - мы первые люди на этом диком берегу, пустынной полосой тянущемся в обе стороны. Одни чайки взлетают при нашем приближении, начинают кругами сопровождать нас, зловеще крича, скашивая на нас круглые головки с длинными клювами.

На широкой полосе песка показывается на горизонте точка, быстро растет и через минуту превращается в мчащуюся автомашину-грузовичок. Грузовичок останавливается, мы радостно забираемся в кузов, машина делает широкий разворот и мчится назад, в сторону Майды.

С гулом и свистом пролетаем мы мимо голых кольев от ставных неводов, мимо пустых тонь, перескакиваем через оставшиеся после отлива лужи, через ручейки, часто забирая то налево, то направо, наискось по всему огромному пространству отмелого берега.

Справа - море с темными полосами обнажившихся кошек, с чайками, грузно сидящими и лениво взлетающими. Слева - берег, все повышающийся, обрывистый, голый, с угрюмыми стариковскими складками, с белыми пятнами лепящихся на обрывах цветов, похожих отдаленно на одуванчики.

Скорость великолепная, ход гладкий, как по хорошему шоссе,- движение стремительно и необычно, неожиданно здесь, на Белом море. И в то время, как машина, минуя мысы, тони, колья от неводов, несется все вперед, оставляя сзади черный резкий след на металлической влажности песка, невольно начинаешь думать о горькой нужде всех берегов Белого моря в хорошей, настоящей, асфальтированной дороге.

Главная особенность всех этих мест - отсутствие быстрой и удобной дорожной связи с центром. Можно жить в ста километрах от Архангельска и чувствовать себя совершенно отрезанным от всего остального мира. Сообщение морем крайне ненадежно и непостоянно. В шторм пароходы не останавливаются, не приворачивают, как говорят здесь, и карбасы в море не выходят. Едущим в какую-нибудь деревню на Зимнем берегу приходится делать иногда по три конца, то есть идти до Мезени и оттуда опять до своего места. Если же шторм продолжается, то приходится ехать до Архангельска, а из Архангельска со следующим рейсом опять в свою деревню.