Колокол Солнца - Казанцев Александр Петрович. Страница 21
- Вы восстаете против брака, начало которому господь положил еще с Адама и Евы.
- Если вы обращаетесь к священному писанию, то можете вспомнить, что господь допустил после гибели Содома и Гоморры, чтобы род человеческий был продлен с помощью дочерей, а не жены, превращенной в соляной столб, спасенного Лота. Как известно, они, подпоив отца, поочередно соблазняли его, чтобы понести от него.
- Ну знаете, отец Фома, на вашем месте я не приводил бы таких примеров, - возмутился Мазарини.
- Но разве не более цинично восприятие "общности", то есть "не принадлежности" жен, как; призыв к распутству? Очевидно, нужно какое-то другое слово, которое исключило бы всякое иное толкование, кроме истинного.
- Вам представится возможность найти любые слова, чтобы разъяснить, что в Городе Солнца вы имеете в виду отнюдь не общность всего имущества, что противоречит всем законам, и человеческим и божеским.
- Общность имущества (здесь не надо искать другого слова!) должна быть полной, монсеньор. Беда, если дом или конь, поле, колесница или лодка могут принадлежать одному, а не другому, зарождая в нем зависть. Не должно существовать понятие: "это твое", "это мое"! Человеку может принадлежать только то, что на нем в условиях природы. Иначе зародыши "зла собственности" расцветут бесправием и тягой, к преступности, к нищете и богатству, к праздности и страданиям и сведут на нет преимущество жизни в подлинно свободном от всех зол обществе.
- Мне трудно переубедить вас, отец Фома. Но я хотел бы вас предупредить, что не эти обреченные мечты, а заслуги противоборца испанской тирании вывели вас из темницы и вводят сейчас в королевский дворец Франции.
- Вы огорчаете меня, синьор Мазарини. Я надеялся, что монсеньор Ришелье разделяет мои убеждения, если просил папу о моем освобождении.
- Вы глубоко заблуждаетесь, отец Фома. Кардинал Ришелье не обращался к святейшему папе с такой просьбой. Папа Урбан Восьмой освободил вас по своей великой милости из сострадания. Что же касается молодого человека, защищавшего вас, то он был прислан в Рим, поскольку кардинал Ришелье предвидел ваше освобождение. И если вам будут оказаны какие-либо знаки внимания, то отнесите их не к своим необузданным мечтам, а только лично к себе.
- Мудрейший синьор Мазарини, я должен признаться вам, что эти мечтания и составляют мою сущность. По крайней мере, так понимает меня господин Сирано де Бержерак, которого монсеньор Ришелье нашел нужным прислать за мной.
- Ничего не значащее совпадение. Этот молодой человек известен в Париже как крайне необразованный и тупой буян. Он мог вам наговорить немало глупостей, забывая, что он только солдат со шпагой, не больше.
- Как странно, - заметил Кампанелла, - он произвел на меня иное впечатление.
- Первое впечатление всегда обманчиво, отец Фома.
- Я привык думать наоборот, монсеньор.
- Вам придется отказаться от многих своих былых привычек.
- Но, обретя теперь слободу в вашей прекрасной стране...
- Мы с вами земляки, синьор Кампанелла. Эта страна прекрасна, если к ней должным образом относиться.
- Я хочу лишь воспользоваться ее гостеприимством, чтобы издать свое собрание сочинений.
Мазарини пожал плечами и загадочно произнес:
- Сколько успеете, отец Фома. Долгой вам жизни на свободе! [Прожив свои последние годы во Франции, Кампанелла успел издать лишь первые тома своего задуманного собранна сочинений.]
Карета въезжала в Лувр.
Конечно, в числе приглашенных туда на торжественный акт Большой аудиенции были граф и графиня де Ла-Морлиер и состоящий при них маркиз де Шампань.
Предок мужа графини Мишеля де Ла-Морлиер получил в свое время по прихоти угодного англичанам безумного короля Карла VI право не снимать шляпы перед французским королем в знак заслуг перед английской короной.
Сам Мазарини письменно от имени кардинала Ришелье напомнил графу о возможности показать перед всеми себя как особо привилегированного по сравнению с другими дворянами, и потому он был сегодня особенно напыщен и чем-то напоминал индейского петуха.
Был он тучен до невозможности и по сравнению маркизом де Шампань казался горой рядом с мышью. При его завидном росте шляпа, украшенная отборными перьями, возвышалась над всеми. И головные уборы других вельмож, обладающих подобной же "шляпной привилегией", тонули в толпе.
- Ну, мадам, - шептал маркиз де Шампань, - сегодня и на вас, а следовательно, и на меня падает сияющая тень не снятой перед королем шляпы вашего достойного супруга.
- Ах, маркиз, я умираю от любопытства, чем все это вызвано?
- Ах, боже! Это уже известно всему Парижу, я был в двух или трех салонах, где об этом только и говорят.
- Что же там говорят, почему вы молчите?
- Я не могу молчать, графиня, я никогда не молчу, в этом моя особенность, мой дар и мое несчастье, если хотите!
- Я хочу, чтобы вы не молчали. Именно это хочу.
- Извольте. Весь парижский свет говорит о причуде его высокопреосвященства, который представит королю человека, желающего отменить браки и сделать всех дам доступными любым мужчинам.
- Боже, какой ужас! - воскликнула графиня. - Впрочем, в этом что-то есть.
- Конечно, есть, графиня, все с вожделением ждут такого указа короля. Однако общими должны стать и дворцы, и сундуки с золотом, земли и замки, словом, все, чем вы обладаете.
- Я обладаю и еще кое-чем.
- Это останется при вас, а вот имущество...
- Ах, оставьте, маркиз! Я могла бы еще подумать, чтобы стать "общей" для избранных, но не нищей же!..
- Предвижу смуту, сударыня.
- Неужели король примет подобного смутьяна?
- Примет, и, как видите, у всех на глазах.
- Мне кажется, я потеряю сознание.
- Я поддержу вас, положитесь на меня.
- Мне уже душно, где мой веер?
- Он у вас в руке, мадам. А я - рядом.
И тут открылись парадные двери зала, в них показался торжественный церемониймейстер двора с посохом, увенчанным тремя лилиями.
- Его величество король Людовик Тринадцатый! - громогласно провозгласил он.
В нарядной шляпе, украшенной перьями, вошел король обычной своей порывистой походкой, вытянув вперед шею.