Птица феникс - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 27
— Херня все это, — сказал Костя. — Щас я охранника вызову, и он принесет, а мы тем временем уыпьем уодка… ее, сэр?
— Да я лучше сам, — попробовал Бодуля. — У нищих слуг нет, Матвеич…
— Херня, — отрезал Зеленцов и втолкнул-таки Коровина в кабинет. — Да ты и не нищий, Евсеич. Ты уважаемый человек, наш деловой партнер.
Теперь бытовая ситуация с предполагаемой выпивкой уже не казалась такой естественной и безобидной… Неожиданно проявилось скрытое напряжение. Бодуля опустился на стул, снял очки. За темными стеклами
прятались, как оказалось, маленькие, бесцветные и невыразительные глазки под безволосыми бровками. Кожа вокруг глаз была воспаленной, красноватой.
Зеленцов поставил тарелку с бутербродами на стол, потер с довольным видом руки и сказал:
— Ну, щас мы ва-аще… А кстати, Дима, как успехи с тверским парнишкой?
— Все путем, — ответил Петрухин. — Приму с вами соточку и пойду продолжу…
Он взял бутерброд с розовым ломтиком рыбы и откусил сразу половину.
— А конкретно назвал какие-то фамилии? — спросил Зеленцов.
— Нет… Два погоняла назвал: Митрофан и Бодуля.
В кабинете стало очень тихо. Только чавкал Петрухин, и за дверью, в коридоре, цокали дамские каблучки… Стало очень тихо, Зеленцов медленно обернулся к Бодуле. Бодуля вскочил.
— Сядь! — сказал Зеленцов и толкнул его в грудь.
— А дайте-ка я еще бутербродик съем, — облизываясь, произнес Петрухин.
Конечно, Бодуля сразу заявил, что все это ложь и провокация. И его внимательно выслушали. И Петрухину, и Купцову, и Зеленцову подобного рода заявления во всех мыслимых и немыслимых вариантах были очень хорошо знакомы. Подавляющее большинство задержанных обязательно говорили о том, что произошло недоразумение, ошибка, роковая случайность, стечение обстоятельств… Или же: ущемление прав личности, человеческого достоинства, прав человека… Или же: произвол, глумление, провокация, рецидив 37-го года. И, разумеется: «Я это так не оставлю!»
Бодуля, конечно, пошумел. Его выслушали, и он довольно быстро скис.
— Что, — спросил он, — вам от меня надо?
— Митрофан, — сказал Зеленцов. — Дай показания на Митрофана.
— Ну ты че? Ты смешной какой-то…
— Ты тоже, — ответил Петрухин. — Что ты жмешься, Бодуля? Заказ-то ведь от Митрофана поступил… так? Расскажи — и все тип-топ.
— Не знаю ничего, — внаглую лепил Бодуля. — Коньячку плесни, Костик.
— Пей. А обслужишь себя сам — слуг-то, как ты говоришь, у нищих нету.
Бодуля налил себе недорогого, но хорошего дагестанского коньяка от Шилкина, выпил… Он лихорадочно пытался сообразить, что делать, но ничего путного в голову не приходило. Оставалась испытанная тактика: все отрицать, гнать дуру, прикидываться «скорбным на голову», но избегать конкретных ответов на вопросы.
Бодуля выпил, закусил сигаретным дымом и сказал:
— Я ничего говорить не буду, я устал…
— Можно взбодрить, — сказал Петрухин. — Один тверской парнишка тоже кобенился, кобенился: ничего не знаю, ничего не помню, все забыл… Но я к нему подошел творчески — и ведь все вспомнил. Взбодрить?
— Не надо, — ответил Купцов. — Давай-ка, Бодуля, попробуем по-другому. Не хочешь говорить — не надо. Но пойми, что это в твоих же интересах. Ты рассказываешь на видеокамеру о том, как дело было, — и все. Ты свободен, потому что больше нам не нужен… нам нужен Митрофан.
— А кому я вообще буду нужен, ежели Митроху сдам?
— А в зоне кому ты нужен?
— А ты что — прокурор, что зоной меня пугаешь?
— Нет, я не прокурор. Но если общего языка не найдем, то бумаги мы отдадим в прокуратуру. И вот тогда ты в зоне. Надолго.
— Ты это бакланам впаривай. Нет у вас против меня ничего, кроме слов этого желторотого.
Трое бывших ментов рассмеялись.
— У тебя, Бодуля, адвокат есть? — спросил Купцов.
— Есть, — оживился вдруг Коровин. Он даже удивился: как это он забыл про адвоката-то? Наверно, потому, что здесь все-таки не ментовка. Потому, что он видел избитого и закованного в наручники человека и Петрухина с резиновой палкой в руках. — Есть у меня адвокат.
— Давай-ка пригласим его сюда, и он оценит ситуацию. А потом даст тебе совет: отмазывать Митрофана или спасать свой организм.
Адвоката вызвали, и уже через полчаса он был в «Фениксе». Адвокат оказался седым и тощим мужиком лет пятидесяти с сильной дальнозоркостью. Глаза, увеличенные толстыми плюсовыми линзами, выглядели по-совиному огромными. Купцов за пять минут изложил ему ситуацию и в заключение прогнал пленку с признаниями Крушинникова.
— Вот эту кассетку и присовокупленные к ней прочие документы мы сегодня же отдадим в прокуратуру. Как вы думаете, господин адвокат, сколько времени ваш клиент пробудет на свободе? — спросил Купцов.
Адвокат все понял, попросил возможности поговорить с клиентом приватно. Им, разумеется, разрешили… Через четверть часа Бодуля «давал интервью» перед объективом видеокамеры.
Вот, собственно, и все — финал… Или финиш? Не знаю, как правильно сказать… Надо будет спросить у Ленчика, он у нас интеллектуал. Ну, в общем, мы «взяли интервью» у Бодули. В присутствии его адвоката — господина Розинера Бориса Ефимовича. Борис Ефимович засвидетельствовал, что показания его клиент дает добровольно, побуждаемый глубоким раскаянием…
От раскаяния Бодуля врезал несколько полтинников коньяку и хотел еще шмальнуть косячок, но Костя сказал: «На хер. Нечего тут притон устраивать».
Бодуля, конечно, попытался впарить нам свою версию, но мы привели Крушинникова. И Саша Кирюшу поправил… Вот так. Но он — Бодуля — в общем-то, и сам все уже понял, да и гражданин Розинер ему отсоветовал лапшу вешать. Поэтому мы записали нормальное интервью и с Крушинниковым и с Бодулей. Крушинникова мы после этого отпустили. Костя послал кого-то в Апрашку, где Сане купили турецкого шитья «адидас», я выдал ему двести рублей на дорогу. Он спросил:
— А… что дальше?
— Дальше… дальше вали в свою Тверь. Сиди тихо. Больше не балуйся.
— А как же ЭТО? — спросил он, кивая на огонек свечи под стеклянным колпаком.