Из моего прошлого 1903-1919 годы (Часть 3) - Коковцев В. Н.. Страница 3

Помню я хорошо день 13-го мая, чтение Горемыкиным декларации правительства.

Весь состав правительства явился в Думу и занял свои места. Рядом с Горемыкиным сидел Барон Фредерикс, потом я, а рядом со мною Столыпин.

Читал декларацию Горемыкин едва слышно, без всяких подчеркиваний, ровным, бесстрастным голосом, но руки его дрожали от волнения. Гробовое молчание сопровождало все его чтение, и ни одним звуком не отозвалась Дума на это чтение. Не успел кончить Горемыкин свое чтение, как на трибуну в буквальном смысле слова выскочил В. Д. Набоков и произнес свою знаменитую, короткую реплику, закончившуюся под оглушительный гром аплодисментов, известною фразою: "Власть исполнительная, да подчинится власти законодательной", и затем полились речи Родичева, Аладьина, Кокошкина, Щетакина и других одна резче другой, с заранее подготовленными выходками против правительства, обвинявшие его во всевозможных преступлениях. Каждое слово их сопровождалось все более и более страстными рукоплесканиями, только еще более разжигавшими и без того неудержимый пыл ораторов.

Пробовал, было, выступить против резких выкриков о сплошном беззаконии, гуляющем по всей России, Министр Юстиции Щегловитов, взявший самый сдержанный и деловитый тон для своего выступления, но это только поддало пыла расходившимся ораторам и ясно указывало на то, что всякие попытки на разъяснения обречены на полную безрезультатность и могут привести только к новым обострениям. Не раз Барон Фредерикс опрашивал меня, не пора ли всем нам уйти, но я удерживал его, говоря, что нам следует уйти после того, как уйдет председатель Совета Министров. С трудом, едва сдерживая возмущение от сыпавшихся на нашу голову всевозможных выходок, в которых пальма первенства я не знаю кому принадлежала - кадетам ли или их левым союзникам, досидели мы до перерыва, и все вместе покинули Думу, которая тут же, после целого ряда возмутительных выходок против {187} правительства и всех его представителей, в том же заседании, вынесла мотивированный переход к очередным делам, только закрепивший назревший разрыв ее с правительством.

И теперь, после многих лет, протекших с того дня, хочется привести случайно попавший мне уже в изгнании текст этого перехода.

"Усматривая в выслушанном заявлении председателя Совета Министров решительное указание на то, что правительство совершенно не желает удовлетворить народные требования и ожидания земли, прав и свободы, которые были изложены Государственною Думою в ее ответном адресе на тронную речь и без удовлетворения которых невозможны спокойствие страны и плодотворная работа народного представительства; находя, что своим отказом в удовлетворении народных требований, правительство обнаруживает явное пренебрежение к истинным интересам народа и явное нежелание избавить от новых потрясений страну, измученную нищетою, бесправием и продолжающимся господством безнаказанного произвола властей, выражая перед лицом страны полное недоверие к безответственному перед народным представительством министерству, и признавая необходимейшим условием умиротворения государства и плодотворной работы народного представительства, немедленный выход в отставку настоящего министерства и замену его министерством, пользующимся доверием Государственной Думы, Государственная Дума переходит к очередным делам".

Из всего состава Думы только семь членов не подали своего голоса в пользу такого перехода и подали особое мнение.

На другой день, 14-го мая, текст перехода был представлен Государю Горемыкиным; через день, 16-го, Совет собрался в короткое заседание на Фонтанке, и Горемыкин предложил всем высказаться, для доведения до сведения Государя, какие меры следует принять при создавшемся положении, и как следует держаться правительству по отношению к Думе.

Всем было совершенно ясно, что ни о какой работе правительства с Думою не может быть и речи, и все суждения вращались только около вопроса о том, следует ли теперь же готовиться к роспуску Думы, или же проявить известную сдержанность и посмотреть какой оборот примут заседания Думы, и не послужит ли принятая резолюция до некоторой степени отдушиной; в разгоряченной атмосфере думского настроения.

{188} Разногласия между нами, в сущности, никакого не было. Один лишь новый Министр Иностранных дал А. П. Извольский доказывал необходимость быть терпеливым и сдержанным в отношении Думы, надеясь на то, что страсти могут улечься и можно будет приступать к работе. В его заявлениях сквозило спасение за то, что общественное мнение Европы будет резко против нас и помешает нашей внешней политике. Внутренняя же опасность, революции мало смущала его. Кроме него, все мы ясно сознавали, что переход к очередным делам принят был вовсе не сгоряча, а представлял собою совершенно ясно выраженную подготовку издавна приготовленного наступления на правительство, с целью либо вырвать из рук его всю фактическую власть и передать ее в руки оппозиции, либо, в случае неудачи такой атаки, вызвать новую революцию в стране и переложить всю ответственность на правительство, как врага народа, отказывающего удовлетворить требования, заявленные его представителями.

Для всех нас было также ясно, что руководящая роль принадлежит все той же кадетской партии, которая пользуется всеми крайними элементами, облекая в квази-парламентскую форму призывы к бунту, и весь вопрос сводился лишь к тому, какую тактику примет руководящая партия и остановится ли она на достигнутой ею первой позиции или пойдет дальше тем же бурным темпом. В этом отношении решающая роль принадлежала, естественным образом, Министру Внутренних Дел, который с первой же минуты проявит большую выдержку и не скрывая ни от кого от нас убеждения, что роспуск Думы совершенно неизбежен, высказался также за выжидательный способ действия, хотя и не скрывал от нас, что его сведения с несомненностью указывают на то, что из думских кругов идет совершенно определенная агитация в провинцию под самыми крайними лозунгами, и что недалек тот день, когда наиболее опытные и уравновешенные губернаторы заявят ему, что в их распоряжении нет более средств охранить общественный порядок.

Мы разошлись на том, что следует быть готовым ко всяким случайностям, зорко следить за действиями Думы и получить заблаговременно полномочия Государя на принятие тех мер, которые Он сочтет необходимым для поддержания порядка в стране.

Горемыкин просил нас только отнюдь не говорить, кому бы то ни было о нашем безнадежном настроении, прибавивши, {189} что наш общий долг заключается в том, чтобы терпеливо переносить наше невыносимое положите до той минуты, когда каждому станет ясно, что ждать больше нечего.

Быстро прошел май и весь июнь. Как из рога изобилия сыпались в Думе запросы правительству по самым разнообразным поводам. Вперемешку с ними шли урывками обсуждения самых крайних предположений по аграрному вопросу, об общей амнистии, об отмене смертной казни и т. д. Правительство и, в частности Министерство Финансов, внесло целый ряд законопроектов по самым разнообразным вопросам, но их никто не рассматривал и только с величайшею серьезностью обсуждался каждый раз вопрос о направлении в ту или другую Комиссию, либо об образовании особой для рассмотрения их комиссии. Изредка появлялись в Думе представители отдельных ведомств, - чаще всего Военного для представления объяснений на сделанные запросы о незакономерных действиях, но в этих сравнительно немногих случаях Дума обращалась в настоящий митинг с самыми недозволительными оскорблениями представителей правительства, и каждый раз выносились только самые резкие резолюции, иногда противные здравому смыслу, и прения всегда заключались криками "в отставку".

Лично мне пришлось быть за все это время в Государственной Думе только один раз в бюджетной Комиссии и также один раз в общем ее собрании. Поводом было совместное мое и Министра Внутренних Дел представление об ассигновании сверхсметного кредита в 50 миллионов рублей на помощь населенно, пострадавшему от неурожая и, в частности, о спешном отпуске денег на заготовку семян для посева. Правительство испрашивало при этом полномочий на изыскание средств для удовлетворения этой потребности, так как в бюджете не было ассигнования, а найти их в сбережениях по сметам в начале года было естественным образом совершенно невозможным.