История покойного Джонатана Уайлда великого - Филдинг Генри. Страница 8

Из-под всех этих юбок можно было также разглядеть две славные ножки, обтянутые шелком и украшенные кружевом, причем правая была перевязана роскошной голубою лентой, а левая, как менее достойная, полоской желтой материи – должно быть, лоскутом от верхней юбки. Такова была милая дама, которую дарил своим вниманием мистер Уайлд. Она приняла его поначалу с тою холодностью, которую строго добродетельные женщины с похвальной, хоть и мучительной сдержанностью проявляют в отношении своих почитателей. Табакерка, когда он ее извлек, была сперва вежливо и очень мягко отклонена, но при повторном подношении принята. Гостя пригласили скоро к чайному столу, где между молодою любящей четой произошел разговор, который, если бы точно его воспроизвести, был бы для читателя очень поучителен, равно как и занятен; довольно сказать, что остроумие молодой особы в сочетании с ее красотой так распалило чувства мистера Уайлда – крайне бурные, хоть и самого честного свойства, – что, увлеченный ими, он позволил себе вольности, слишком оскорбительные для благородного целомудрия Летиции, которая, признаться, сохранением своей добродетели была на этот раз обязана больше собственной силе, чем благоговейному почтению или воздержанию поклонника; он оказался, по правде говоря, так настойчив в своих исканиях, что, если бы много раз клятвенно не обещал ей жениться, мы едва ли вправе были бы назвать его чувства честными; но он был так необычайно привержен приличию, что никогда не применял насилия ни к одной девице без самых серьезных обещаний: обещания жениться, говорил он, дань, подобающая женской скромности, и так мало стоят, так легко произносятся, что уклоняться от уплаты этой дани можно только из пустого каприза или же по грубости. Прелестная Летиция, то ли из благоразумия, то ли, может быть, по набожности, о которой так любила поговорить, оставалась глуха ко всем его посулам и, к счастью, непобедима и для силы.

Хоть она и не была обучена искусству хорошо сжимать кулак, природа все же не оставила ее беззащитной: на концах своих пальцев она носила оружие, которым пользовалась с такой поразительной ловкостью, что горячая кровь мистера Уайлда вскоре проступила мелкими крапинками на его лице, а его распухшие щеки стали похожи на другую часть тела (ту, которую скромность не позволяет мальчикам обнажать нигде, кроме как в школе), после того как тяжелый на руку педагог поупражнял на ней свои таланты. Уайлд отступил с поля битвы, а победительница Летиция с законным торжеством и благородным воодушевлением прокричала:

– Бесстыжие твои глаза! Если это у тебя называется доказывать свою любовь, я, будь покоен, так тебе наподдам, что только держись!

Затем она перешла на разговор о своей добродетели, которую Уайлд попросил ее прихватить с собой и идти к черту, и на этом нежная чета рассталась.

Глава X

Раскрытие некоторых обстоятельств касательно целомудренной Петиции, которые сильно удивят, а возможно, и расстроят нашего читателя

Едва мистер Уайлд удалился, как прекрасная победительница открыла дверцу чулана и выпустила на волю молодого джентльмена, которого она там заперла, почуяв приближение другого. Звали этого рыцаря Том Смэрк [42]. Он служил писарем у одного стряпчего и был поистине первым франтом и первым любимцем дам в том конце города, где он жил. Так как мы признаем одежду самым характерным или самым важным отличием франта, мы не станем давать характеристики этого молодого джентльмена, а только опишем нашим читателям его костюм. Итак, на ногах у него были белые чулки и легкие башмаки; пряжки на этих башмаках представляли собой кусок посеребренной латуни, закрывавшей почти всю стопу. Штаны на нем были из красного плюша и едва достигали колен; жилет – из белого канифаса, богато расшитого желтым шелком, а поверх него ярко-синего плюша кафтан с металлическими пуговицами, рукавами необыкновенного покроя и воротником, спускавшимся до середины спины. Парик был у него коричневого цвета и покрывал почти половину головы, а на голове висела с одного бока маленькая треуголка с галуном, очень изящно изогнутая. Таков был в своем совершенстве Смэрк, которого, как только он вышел из чулана, прелестная Летиция приняла в свои объятия. Она обратилась к нему, назвав нежным именем, и сказала, что выпроводила противного человека, которого ее отец прочит ей в мужья, и теперь ничто не помешает ее счастью с «дорогим Томми».

Здесь, читатель, ты нас должен извинить, если мы на минуту остановимся, чтобы посетовать на своенравие природы, проявленное при создании очаровательной половины творения, предназначенной дополнить счастье мужчины – своею нежной невинностью смягчить его жестокость, своей веселостью скрасить для него заботы и неизменной дружбой облегчить ему возможные тревоги и разочарования. И вот, зная, что именно эти блага главным образом ищет и обычно находит в жене мужчина, можем ли мы не жаловаться на странную особенность милых созданий, склоняющую их дарить своими милостями тех представителей сильного пола, которые отнюдь не отмечены природой как венец ее мастерства! Ибо, сколь бы ни были полезны в мироздании франты (нас учат, что блоха и та не создана зря), бесспорно, все они, включая даже наиболее блистательный и уважаемый отряд их – тех, кого на нашем острове природа для отличия облачила в красное [43], – отнюдь не являются, как полагают иные, самым благородным произведением творца. Я, со своей стороны, пусть кто другой изберет себе для образца двух франтов, пусть хоть капитанов или полковников, одетых так изящно, как никто и никогда, – я осмелюсь противопоставить одного сэра Исаака Ньютона, одного Шекспира, одного Мильтона – или, может быть, еще кого-нибудь – обоим этим франтам, вместе взятым; и я сильно подозреваю, что если бы из них обоих ни один не родился на свет, то мир в целом пострадал бы от этого меньше, чем лишившись тех великих благ, какими его одарила деятельность любой из названных личностей.

Если это верно, то как печально сознавать, что один какой-нибудь франт, особенно если есть у него на шляпе хоть пол-ярда ленты, больше потянет на весах женской нежности, чем двадцать сэров Исааков Ньютонов! Как должен наш читатель, быть может благопристойно объяснивший тот отпор, который целомудренная Летиция оказала бурным исканиям распаленного Уайлда, неприступной добродетелью этой дамы, – как он должен, говорю я, залиться краской, увидев, что она отбрасывает всю строгость своего поведения и предается вольностям со Смэрком! Но увы! Когда мы все раскроем, как требует того правдивость нашей повести, когда мы расскажем, что они отринули стеснение и что прекрасная Летиция (здесь, в единственном этом случае, мы должны пойти по стопам Вергилия, опустившего кое-где piusи pater [44], и опустить наш излюбленный эпитет «целомудренная»), – что прекрасная, говорю я, Летиция, подарила Смэрку то счастье, которого добивался Уайлд, – какое смущение должно будет тогда охватить читателя! Поэтому, следуя свойственному нам уважению к женщине, мы опустим занавес над этой сценой и перейдем к делам, которые не только не бесчестят род человеческий, но придают ему величие и благородство.

Глава XI,

содержащая замечательный образец величия, не уступающий тем, какие дает нам древняя и новая история. Заканчивается некоторыми здравыми указаниями веселым людям

Едва расставшись с целомудренной Летицией, Уайлд вспомнил, что друг его граф Ла Рюз снова водворился в прежней своей квартире в этом доме, и решил его навестить; он не принадлежал к тем полувоспитанным людям, которые, ограбив или предав друзей, стыдятся с ними встретиться; обладая низменной и жалкой натурой, эти люди способны на чудовищные жестокости и в своей стыдливости доходят порой до того, что убивают или вконец разоряют друга, когда совесть им подсказывает, что они виновны перед ним в небольшом проступке – в совращении жены или дочери друга, в клевете на него самого, в предательстве или ином подобном пустяке. В нашем герое не было ничего, что чуждо подлинному величию: он мог без тени замешательства распить бутылку с человеком, которому только что залез в карман и который это знает; а обобрав, никогда не стремился и дальше чинить ему зло, ибо его доброта достигала такой удивительной и необычайной высоты, что он никогда не наносил обиды ближнему, если не рассчитывал получить от этого какую-либо пользу для себя. Он говаривал не раз, что, действуя наоборот, человек часто вступает в невыгодную сделку с чертом и работает даром.