Отреченные гимны - Евсеев Борис Тимофеевич. Страница 31

- А мы? Мы, интеллигенция сов... рус... российская? Мы ведь клялись! Где они, наши клятвы? Вот, гляньте...

Тут Лякина выхватила из сумочки сложенную вчетверо газетку. Она помахала газетой перед собой, затем газета, порхнув в воздухе, легла точно на стол к главному, словно Лякина всю жизнь только и делала, что училась кидать сложенные вчетверо газеты на дорогое, ореховое, очень приятное на ощупь дерево стола...

Чувство обиды влекло, даже волочило Урода в 366-ю. Но услыхав порхнувший в дверную щель шумок, он решил переждать.

"Позже. Наверняка чтоб. Пусть охолонут".

Урод развернулся и, по-стариковски неаккуратно ступая, поплелся на первый, в столовую. "Там. Найду. Подходящую". - шевелил он губами. Тут же подумалось ему и о том, что хорошо бы иметь сейчас под рукой Гешека или Мальчика. Можно было б запустить к главному кого-то из них. Посильней всякого бабья прозвучало бы...

Но ребят здесь, понятное дело, не было. В последние дни Урод резко отстранил от себя мальчиков. После убийства старика Яхирева виделся лишь однажды с Гешеком.

Урод готовил пацанве сюрприз: собирался сдать их с потрохами.

Что наведут на него - не боялся. Все будет устроено - комар носа не подточит! Иногда, правда, Урод чувствовал: он еще пожалеет, если сдаст ребят! Но лишить себя жгучего удовольствия от такой "сдачи" - не мог. Да и вызревал уже в нем гениально- краткий - всего в три странички - сценарий. Действуя по этому журналистско-киношному сценарию, приходить к себе в редакцию Урод ребятам запретил, звонить - тоже. Еще он потребовал от Гешека вырвать из записной книжки его, Уродов, телефон. Мотивировал это Урод тем, что никогда и ни за что их не уцепят, ежели не начнут копать с его, Уродова, конца.

Ребят не было, а руки Уродовы чесались, ум - свербел. И уйти сегодня из "Аналитички" просто так он, понятное дело, не мог. Да и был это уже не зуд детских хохмочек, даже не свербеж густо-фиолетового захермазохова смеха. Не зуд - укус! Огромная желтобрюхая змея медленно вонзала два контактных проводка своего раздвоенного жала поочередно в Уродовы бурые соски...

Иванна и Нелепин с полчаса уже сидели в столовой "Аналитической газеты", пили кофе, ждали подругу Иванны - Стульскую. Стульская обещала так договорились накануне - спуститься в час дня, то есть с минуты на минуту.

Нелепин с любопытством посматривал на мелькавших то здесь, то там аналитиков. Как же, читал! Знал по именам, газету у себя в Южнороссийске выписывал. Здесь в Москве, правда, не до нее было, и вот - нежданная встреча: лица выставлялись из полумглы портретные, броские, шутки доносились ничего себе, словечки порхали едкие, новые, - словом, Нелепин не жалел, что пришел.

До "Аналитички" они с Иванной полдня прокуковали на фирме. После выпивки с Ушатым, после нескольких дней отсутствия, после бессонных ночей фирма навалилась субтропическим раем. Иванна ушла наверх секретничать к Авилову, Нелепин в одиночестве походил коридорами, потомился в углах, наконец остановился у приоткрытых дверей умело украшенного и уже освещенного актового зала фирмы.

В небольшом, по-домашнему уютном зальце вместо привычных кресел выставили столы. На столах громоздились не без выдумки уложенные горы пирожных, башенки из конфет, хеопсовы пирамиды печений, рядом с бутылками "Советского шампанского" надменно торчали сине-крахмальные салфетки, вспыхивали узколицей японской желтизной пепельницы.

Тут стукнули ладошкой по микрофону - и перед изящной, шоколадного дерева трибункой появился Ушатый. Он с явным удовольствием озирал толкающихся и втихую выщипывающих кусочки из бисквитных пирожных сотрудников. Улыбка Ушатого все расширялась, доходя постепенно до края челюстно-лицевых его возможностей. Наконец Ушатый прокашлялся и после недолгой паузы, глядя, как неохотно выдергиваются руки из конфетных вазочек, произнес:

- Сегодня у нас не юбилей. И все же сегодня у нас маленькое торжество. Не буду оттягивать удовольствие, тем более, что вас ждет весьма приличное шампанское. Итак, зачитываю постановление: "На заседании правления заслушан организационный вопрос: о выборах президента фирмы".

В зале внезапно стало тихо, как под водой. Треснула испуганно целлофановая обертка печенья, кто-то судорожно сглотнул слюну.

- Продолжу. Президентом фирмы тайным голосованием при девяти голосах "за" и одном воздержавшемся, избран...

Тишину, искусно созданную Ушатым, прорезал долгий, с присвистом женский всхлип. За всхлипом мужской голос тихо, но смело отчеканил: "Не надо, Лерочка! Тебе ничто не угрожает. Все мы знаем: Александр Мефодьевич лучший из возможных президентов..."

- Президентом избран, - с легким нажимом и явившейся внезапно в голосе стальной хищностью продолжил Ушатый, - Василий Всеволодович Нелепин.

Здесь тишину расколол гром. Правда, не гром аплодисментов, а топот, фырканье, свист, возгласы "ох", "у"! Но постепенно кто-то и захлопал, кто-то крикнул насмешливо "брависсимо". Самые догадливые потянулись тихонько к новому президенту чокаться и челомкаться.

Нелепин уже три дня привыкал к мысли о президентстве, знал, что Ушатый объявит о нем сегодня, но не ожидал, что все будет обставлено именно так. Он стоял, по своему внутреннему определению, "как дубина стоеросовая", поздравлявшим его раздерганно и нервно кланялся, на вопросы не отвечал. В руке его явился бокал, он пил что-то шипящее, улыбался, бокал пустел, кто-то из-за спины ловко наполнял бокал вновь, пена, шелестя, уходила, бульбочки газа лопались. И вздувалась в бокале зеленая желчь, печаль... "Конец! Погибли мы. Погибло все. И душа, и фирма... - вскипали внутри у Нелепина полуинтуиции, полуэмоции. - Все пропало, к ядрене фене..."

В чем погибель и отчего так резко сменилось настроение, Нелепин взять в толк не мог: под гул, крик, под услужливо включенную кем-то расторопным музычку, под тупенькие хлопки пробок выскользнул он из зальца, тычась о стены, побрел наверх, к Авилову, за Иванной.

Дурнев Валерьян Романович догнал его в конце коридора, у самой лестницы, сказал весело, сказал загадочно:

- Мефодьич получил письмо из Волжанска. Новости оттуда - ни к черту!

- Да пошел ты со своим Волжанском! Пошли вы все!

Обойдя Дурнева по дуге и сопя, как пьяный, полез он наверх.

И напрасно полез! Потому как через час ровно Ушатый и Цолобонгов, запершись в кабинетике крохотном, стали обсуждать волжанские новости.

- Прочти-ка еще раз. Не верю я этому Зистеру и никогда не верил. Как там управляющий пишет? Дай я сам гляну.

"Такое впечатление... - пропустим, ага, вот... - Здесь ходят упорные слухи о нашем банкротстве... - Так... - О передаче фирмы под полный контроль иностранцам. Слухи настолько нацеленные и точные, что никто больше не хочет кредитовать нас... Я пытался природу этих слухов выяснить и натолкнулся на странные вещи..."

- Ну для нас они ничуть не странные. Так. Дальше...

"Вице-губернатор Зистер сообщил мне по секрету, в виде особого одолжения (которое, как он намекнул, неплохо было бы вознаградить) , что слухи идут чуть ли не из Кремля. Готовится указ секретный. Но самое неприятное - в наши лаборатории согласно всем этим нововведениям и указам уже в будущем месяце собираются допустить военных наблюдателей из других стран..."

- А вот это просто смешно слушать!

- Смешного мало. - Ушатый сложил письмо вчетверо. - Управляющему - за информацию - премию. В Волжанск - разведку. Письмо останется у меня. Хоть и не президент я теперь, а все ж. Покумекаю над ним. Васе тоже скажем. Где он, кстати?

- Пошел с Иванной в "Аналитическую", ей там что-то забрать надо.

Ушатый кивнул выходящему Цолобонгову, нажал на кнопку селектора, снова развернул листок, стал перечитывать то место в письме, где говорилось о музее бабочек. О музее и проводимых в нем экспериментах по "реанимации" неявных материй и установлению новых слабоматериальных форм живого вещества не знал никто, кроме него самого, Дурнева и двух-трех узких специалистов.