Первый американец, Загадка индейцев доколумбовой эпохи - Керам Курт Вальтер. Страница 17

При этом их поля были удалены от пуэбло на много километров обстоятельство, которого испанцы в то время никак но могли понять п которое между тем объясняется довольно просто: для них важнее всего была безопасность жилищ. Поэтому они и закладывали пуэбло в стратегически наиболее выгодных пунктах.

Испанцы находили одежду индейцев весьма целесообразной. Мужчины и женщины носили гетры и мокасины из дубленой оленьей кожи. Мужской костюм состоял из туники и штанов, женский - из тканого покрывала, перебрасывавшегося через правое плечо п пропущенного под левым, которое поддерживалось широким шарфом. Зимой их защищали шкуры, сшитые иаподобие плаща, а также одежды из хлопчатобумажной ткани, которую ткали и мужчины и женщины, что очень поражало испанцев.

Мужчины подстригали волосы спереди и скрепляли их наверху с помощью ленты, женщины же разделяли волосы пробором. Представители обоих полов любили украшения. Самым ценным сокровищем являлась бирюза, зачастую очень крупных размеров, но редко без примеси, а также гирлянды просверленных ракушек, которые носили в ушах и на шее.

Количество подобных сведений с течением времени постепенно увеличивалось особенно благодаря миссионерам, и испанцы были уверены, что хорошо знают "своих индейцев пуэбло". На протяжении 140 лет испанцы были полностью убеждены, что уже ничто не сможет поколебать их власть и созданную ими утонченную систему угнетения, так называемую систему "энкомьенда", представлявшую собой одну из наиболее жестоких форм феодальной эксплуатации. Как вдруг дотоле молча страдавшие племена неожиданно подняли восстание, равного которому ни по размаху, ни по ожесточенности борьбы, пожалуй, не знает история североамериканских индейцев. Это произошло в 1680 г. Под руководством одного, бесспорно, выдающегося лекаря по имени Попе индейцы взялись за оружие. Объединившись между собой, они сначала вырезали аванпосты испанцев, затем смяли их гарнизоны, стоявшие в укрепленных пунктах, и перебили около четырехсот ненавистных завоевателей. Более двух с половиной тысяч захватчиков индейцы безостановочно гнали вплоть до самого Мехико!

Возмездие испанцев было страшным. Однако им потребовалось более десяти лет, чтобы восстановить среди индейцев пуэбло прежний порядок.

Вот что пишет по поводу периода испанского владычества современный историк А. Гроув Дей в книге "Поход Коронадо": "Такому самобытному народу испанские завоеватели не могли предложить почти ничего существенного из достижений материальной и духовной культуры, что могло бы оказать на него "циви-лизирующее" воздействие. Правда, они завезли в страну большое число ранее неизвестных там животных, особенно лошадь и овцу (индейцы знали из домашних животных и птиц только собаку и индюка). Но обмен между краснокожим и белым человеком никогда не был равноценным. В каждом случае индеец пуэбло всегда давал больше, чем получал. Его передававшиеся из поколения в поколение знания, высокое профессиональное искусство, которого он достиг в различных ремеслах, его приобретенное горьким опытом умение выжить стали неотъемлемыми составными частями американского наследия. Например, его манера строить дома создала целый архитектурный стиль, в котором в наши дни черпает вдохновение архитектура западных штатов Америки. Индейская культура и индейский образ жизни пустили одинаково глубокие корни в землях, по которым прошли солдаты Коронадо. И сегодня любой гость американского Юго-Запада еще может видеть представителей этой стойкой расы, живущих точно так, как жили они за четыре столетия до наших дней в момент появ тения Коронадо, в те времена, когда белый человек впервые прошептал волшебное название Сиболы..."

Так продолжалось вплоть до XIX столетия, до того времени, когда ученые антропологи и археологи - впервые обратили внимание на пуэбло и обнаружили, что жители этих глиняных небоскребов не были первыми американцами и что задолго до них здесь жили и исчезали целые народы.

3. ГИМН ЮГО-ЗАПАДУ - ОТ БАНДЕЛЬЕ ДО КИДДЕРА

"В один августовский день 1888 г. в разгар обычной для Нью-Мексико песчаной бури, которая швыряла прямо в лицо гальку величиной с горох, в мой уединенный лагерь у Лос-Аламос забрел крепкий, до черноты загорелый мужчина средних лет. После шестидесятимильного перехода, который ему пришлось проделать пешком, возвращаясь от индейцев зуньи, он весь был покрыт пылью, но вовсе не выглядел усталым. После полудня стало ясно, что передо мной личность, обладавшая феноменальной памятью, с какой я никогда не встречался. Сначала меня раздражала эта механическая память, которая не только подсказывала мне основные моменты, но и тут же подкрепляла свои сообщения детальными ссылками на источник. Например: "Поликарпио говорил мне об этом 23 ноября 1881 г. в Чочити" 1".

Так рассказывает Чарлз Ф. Луммис об Адольфе Ф. Банделье, с которым они были друзьями долгие годы. Многие тысячи миль прошли они вместе по американскому Юго-Западу. "Вдвоем мы бродили там во всех направлениях, разбивали лагеря, голодали, мерзли, учились и были счастливы... Не было приличных дорог. Мы не имели никакой финансовой поддержки, никаких средств передвижения. Однажды Банделье удалось нанять лошадь. Проехав верхом две мили, он вынужден был остальные тридцать вести ее на поводу. Так пешком мы упорно продвигались вперед - я с большим фотоаппаратом и стеклянными фотопластинками в рюкзаке, с тяжелым штативом под мышкой, он - увешанный со всех сторон анаэроидным барометром, инструментами для различных измерений и школьным ранцем. Этот ранец был заполнен микроскопическими заметками, которые он тщательно и точно делал каждую ночь у лагерного костра. Он делал их даже в тех случаях, когда мне приходилось сидеть над ним и его драгоценными бумагами с насквозь пропитанным водой фотографическим покрывалом. Мы карабкались по утесам, перебирались через бездонные каньоны, ледяные реки, преодолевали глубокие пески, не имея ни одеял, ни плащей, ни другого снаряжения. Вся наша провизия состояла из нескольких плиток сладкого шоколада и мешочка жареного маиса. Постелью нам служила голая земля. Когда удавалось найти пещеру, дерево или другое укрытие от ветра и дождя, мы считали, что все в порядке. Если не удавалось - ночевали в чистом поле... Банделье не был атлетом. Его нельзя было даже назвать мускулистым... Он умел ладить с любыми людьми. Мне доводилось наблюдать его в обществе президентов и дипломатов, ирландских рабочих и мексиканских батраков, индейцев и писателей, ученых и представителей "общества". Без всяких усилий в течение часа он становился центром внимания".

Банделье с одинаковой легкостью изъяснялся по-английски, по-французски, по-испански и по-немецки. С такой же легкостью он говорил на диалектах и языках индейцев. Когда он прибыл в Ислету (Ныо-Мексико), то знал всего три слова из языка тигуа. Через десять дней он начал понимать язык и в любой обстановке мог объясниться так, чтобы его поняли. Материал, полученный им как исследователем и как другом у многих индейцев, был огромен. У него бывали трудности с публикацией работ. Однажды я нашел вложенное в книгу Банделье "Контрибьюшн" (я получил ее неразрезанной из библиотеки штата Нью-Йорк и таким образом оказался первым и единственным читателем этого труда за семьдесят пять лет) отпечатанное на машинке письмо. В этом письме президент Американского археологического института просил о пожертвованиях, поскольку только опи могли обеспечить Банделье дальнейшее продолжение работ ("Правление в данный момент не в состоянии обеспечить за счет собственных средств дальнейшую поддержку... требуется округленно тысяча долларов"). Имя Банделье было едва известно на востоке страны. И несмотря на все это, "его" Юго-Запад все же благодарен ему одному из своих первых исследователей.

Если бы ценность памятника определялась его размерами, то Банделье удостоился одного из самых величественных: территория площадью 109 км2 в штате Нью-Мексико носит его имя. Миллионы туристов пересекают сегодня из конца в конец открытый им мир пуэбло, пересекают Национальный заповедник имени Банделье.