Сауна - Касянич Юрий. Страница 15

- Это вам спасибо. Я вас так часто обременяю.

- Мне это совершенно нетрудно. Очень радостно почувствовать себя нужной хоть кому-то. К тому же благодаря вам я читаю "Театральную жизнь". Вот вся ваша пресса и ключик от почтового ящика. Вам какая-то посылка, вчера уже второе извещение пришло.

- Благодарю, Алина Петровна. Сейчас же отправлюсь на почту, уклоняясь от чаепития, сказала Марина. - Интересно, откуда это меня побаловали вниманием?

Почта помещалась в соседнем доме.

В отделе доставки ей вручили небольшой пакет в сургучных медальках, туго перевязанный бечевкой. Марина с удивлением прочла обратный адрес "Петрозаводск, проездом".

Дома было тихо - шум улицы угас, в этот час поток трамваев, как напор горячей воды по вечерам, ослабевал. Вскрыв пакет, Марина ахнула и присела - в бандерольке были все ее последние пропажи: кофточка, очки, сахарница, помада, жемчужинка в серой кожаной коробочке.

Петрозаводск? Петрозаводск... Петрозаводск! - ее вдруг как током ударило. Это пришельцы. Синий и компания. Вернули.

Неужели все кончилось?

С отвращением Марина накрыла вещи скатертью и отодвинула на край стола, боясь прикасаться к ним руками, будто их уже потрогал прокаженный.

Ровно в два часа Марина явилась на репетицию.

Безнадежность и тоска читалась в глазах режиссера. Он механически взял ее за локоть. "Вы видели, как играет Сыромятникова?" - Марина прочла полное неверие в свои силы в его темных собачьих глазах. "Вы" и рефрен на тему Сыромятниковой подняли в душе ее волну раздражения, но Марина справилась с собой. Он обреченно стал излагать общую режиссерскую концепцию. Марина перебила его и попросила начать репетицию. Он удивился, но согласился безропотно - в конце концов, выбирать было не из кого, не стоило тратить нервы на мелкие препирательства. Она прочла с листа два монолога. Удивленный режиссер захлопал в ладоши, стряхивая на мятые брюки сигаретный пепел: "Отлично! Вы ловите нерв спектакля! Постарайтесь удержать себя в той же кондиции до вечера. Не расплескайтесь!" Он, гипнотизируя, водил руками перед ее носом, а потом, подвывая, стал что-то вещать о сверхзадаче. Марина отстранила его и, сказав, что пойдет готовиться к спектаклю, удалилась из зала. Режиссер обалдело смотрел ей вслед, напоминая двоечника, который неожиданно по контрольной получил пятерку, но, радуясь, начинает подозревать, что учительница просто перепутала листочки, и заслуженная оценка никуда от него не уйдет.

Марина решила не уезжать домой.

Конечно, роль была сложной. А кроме того, театр имел в прошлом сезоне два провала - критика клевала с упоением. Поэтому на Сыромятникову смотрели, как на спасительницу, ибо она, независимо от времени, в которое происходило действие той или иной пьесы, одинаково придыхающим голосом обнажала не меняющийся от героини к героине, видимо, свой внутренний мир, к чему зритель относился весьма снисходительно. И пресловутая сломанная нога могла стать причиной нервотрепки среди руководства театра.

Марина настраивалась, она бродила по пустынному театру, кто-то встречался ей, здоровался, она машинально отвечала, кивала, а сама думала о Марии Стюарт, о королеве, которую любовь вознесла и убила. Марина чувствовала, как внутри нее аккумулируется энергия, отходят посторонние мысли и переживания. Проходя через фойе, Марина взглянула в зеркало и удивленно остановилась - ее осанка изменилась, глаза сверкали силой. Марина становилась Марией Стюарт. Она ощущала, как тепло наполняет ее пальцы, как кожа начинает пульсировать, предвкушая потоки света из театральных "пистолетов".

...В одиннадцать, когда все кончилось, и зрительный зал, гудящий и наэлектризованный драмой, только что завершившейся на сцене, опустел, Марина сидела в своей уборной перед зеркалом, закрыв глаза. Потом она взглянула на себя - боль пережитой трагедии покидала ее. Прощаясь, великая королева улыбнулась Марине и произнесла:

- Так, значит, мне еще и в этой жизни небесное блаженство суждено!

Марина еще помнила благодарную зрительскую овацию, которая обдала ее, как штормящее море, когда она вышла на поклоны. И цветы, которые рухнули к ее ногам, цветы, которыми уже давно не баловала ее публика, белые, желтые, алые розы, она держала их, тяжело дыша от волнения и не ощущая, что шипы колют ее ладони. И задыхающийся шепот режиссера, который, отражая лысиной свет лампионов, припадал к ручке и ворковал: "Голубушка, ты преобразилась, мы явно недооценили тебя. Сыромятникова бледнеет в сравнении с тем, что ты сегодня показала. Ты - настоящая Мария. Через три дня мы еще раз даем. Будь такой же. Я достану прессу..."

Коротко хохотнув, она ответила режиссеру:

- А ведь вы считали, что на безрыбье и Полубоярова - Мария Стюарт. Ведь так? Сознавайтесь, интриган!

И он не отпирался, кивал и вновь потрясенно смотрел на Марину. Как будто он только что познакомился с нею.

Теперь же, отходя от спектакля, Марина удовлетворенно откинулась на спинку кресла и подумала: "Услышь Сыромятникова, что он мне тут пел, она бы повесилась на театральном канате. Ничего. Марина Полубоярова еще покажет вам".

Вернувшись домой, Марина достала папку с программками спектаклей, нашла листочек с надписью "Мария Стюарт", взяла синий фломастер и жирно зачеркнула стоявшую первой в списке фамилию Сыромятниковой, а сверху написала крупными буквами - Полубоярова М. В.

Опять зазвонил телефон. "С ума можно сойти!" - она подняла и тут же опустила трубку на аппарат.

Марина смотрела на вещи, вынутые из посылки, и ее охватило желание сгрести их в кучу и выбросить в помойное ведро.

Вдруг ей почудилось, что какой-то бес коварно шепнул в ухо: "А может, нужно было согласиться? Тогда, в бане? Или ты удовлетворишься жалкими букетами и слюнявыми комплиментами?.. Не радуйся, завистники все равно сожрут тебя..."

Марина вдруг ощутила, как страх вползает в нее, медленно, щекотно, плотоядно, как гусеница в кочан капусты или червь в яблоко.

Уронив голову на руки, она заплакала. Горько, отчаянно. Ей показалось, что она вновь попала в почти безвыходную ситуацию.