Мюнхгаузен, История в арабесках - Иммерман Карл Лебрехт. Страница 89

Самым большим преследованиям, дорогие наследники, всегда подвергались те, кто обнаруживал старых баб на кафедре, на амвоне, в государственном совете и среди полководцев.

Молюсь тебе, разум, сын божий, заступник мужей, дыхание души! Молюсь тебе в духе и в истине. Ты потрясаешь мне сердце и утробу. Веди меня, будь со мной до конца дней моих! Скромное, непритязательное моление, моление раба! Но большего я не прошу.

Вышеприведенное есть моя последняя воля, без обозначения места и числа, ибо я желаю, чтобы она была действительна повсюду и во все времена.

Иодок Зеведей Шноттербаум,

магистр свободных искусств".

ПОСЛЕСЛОВИЕ

(Несколько лет спустя)

Я не дождался конца этой сцены. Когда при чтении соответствующего места завещания сначала воцарилась гробовая тишина, а затем ликование, презрение, страх, гнев, ужас, насмешки, ругань - словом, всякие аффекты дали себе волю во взглядах, мимике и криках и оба доктора, как бы пораженные пулей, отклонились на спинки кресел, я воспользовался этим моментом и удрал. В три прыжка очутился я в заведении, поручил слуге послать мне вслед мой чемоданчик (что он честно исполнил) и опрометью выбежал из ворот, так как чувствовал, что здесь все кончено, кончено навсегда. На улице я промчался мимо магического портного, которого увлекала некая темная сила. Простонародие называет это пинком в зад. Но Дюр еще не совладал со своими чувствами и потому впоследствии с полным правом утверждал, что был поднят и унесен порывом экстаза.

Позднее я узнал о дальнейшем ходе событий. Правда, до меня дошли две различные версии. Первая гласила, что, как только магистр Шноттербаум закончил свою загробную речь, из-за ширмы выступил подлекарь и подтвердил завещание следующими вескими словами:

- Эге, мать Урсула и тетушка Бета, вот где привелось неожиданно вас встретить!

После этого чиновник сказал пророкам, удвоив свойственную ему дьявольскую мягкость и учтивость, что он со своей стороны считает шноттербаумовское завещание саркастической шуткой старого злобного магистра и что приезжий господин доктор ошибается, введенный в заблуждение поверхностным сходством. Однако распоряжение начальства обязывает его выяснить положение со всех сторон. Совершенно ясно, что даже в отношении чудес многое зависит от того, сообщает ли о них мужчина или старая баба. И так как случайно здесь присутствует специалист, то он принужден - правда, с болью в сердце и с глубоким почтением к обоим господам - все же просить их в целях дальнейшего выяснения пожаловать за ширму вместе с приезжим доктором.

Несмотря на бешеное сопротивление, чиновник сумел настоять на своем, и четверть часа спустя подлекарь из Вюрцбурга выдал удостоверение по чести и совести, что магистр Шноттербаум покинул мир, не запятнав себя ложью.

Согласно второй версии, все кончилось оглашением завещания. Все вышеуказанные аффекты разрядились в звонком хохоте. Подлекарь вышел, смеясь, из-за ширмы и от смеха не мог сказать ни одного путного слова относительно того, узнает ли он или не узнает героев дня. Хохот был так заразителен, что даже старый комичный Кернбейсер присоединился к нему и воскликнул:

- Это самая изумительная шутка, которую только можно придумать, но она нисколько не опровергает существования срединного царства!

Это всеобщее финальное веселье усиливалось еще тем, что, как передают, чиновник сохранил и в этот момент свою истинную или напускную, ничем непоколебимую серьезность. Относительно обследования за ширмой эта версия ничего не сообщала.

Между тем завещание магистра продолжало еще долго оказывать свое влияние, так как, куда бы я с тех пор ни попадал, везде народная молва говорила, что старый Шноттербаум открыл истинный пол корифеев срединного царства.

Этим, как ясно чувствовалось, был нанесен удар высшему, т.е. кернбейсер-эшенмихельскому миру. Наследники же магистра беспрепятственно вступили в права наследства, согласно тексту завещания.