Избранное в 2-х томах (Том 1, Повести и рассказы) - Друцэ Ион Пантелеевич. Страница 37
Дыхание великих сражений охватывало всех, и каждому юнцу уже мерещились на плечах солдатские погоны, и каждая девчурка уже видела себя солдаткой с детьми на руках, но это могло быть только завтра, а сегодня, пока еще не поздно, нужно было найти своего суженого, нужно было взять от жизни то, что еще можно было брать, и для того чтобы найти друг друга, для того чтобы потерять друг друга, что ни вечер молодежь набивалась в сельском клубе.
Вечера выдавались разные. Случались тихие, разумные, задушевные, оседавшие потом в памяти легко и светло, как песня. Бывали вечера смурные, суетливые, нервозные, которые временами переходили в открытую ссору, а то и в драку, иногда даже со стрельбой, потому что гости, принадлежавшие к разным родам войск, если удавалось раздобыть достаточное количество самогона, начинали вдруг выяснять отношения меж собой на глазах гражданского населения.
Русанда, как и всякая другая девушка, подозревала себя в диком невезении и, договорившись с парнем, потом целый день терзалась всякими предчувствиями. А вдруг выведут ее в свет в такой вот шумный, скандальный вечер - господи, это же станет плохой приметой на всю жизнь! К ее несчастью, в тот день по селу проехали какие-то машины с солдатами, и трусливый старик наверняка уже смотался из дому. Под вечер, однако, парни подналегли на Икимаша, а старый Дэнуцэ отказать Икимашу был не в силах, и вот он уже в клубе, в уголке, встревоженный, перепуганный, настраивает, настраивает и никак не настроит свою скрипочку.
Но нет, еще ничего не потеряно! Взметнулся смычок, стало радостно, светло, и где-то там впереди счастье было очень даже возможно! О, эти наши древние мелодии, чего они только не перевидали на своем веку! Вечер складывался на удивление, но к полуночи оказалось, что один из гулявших в клубе морячков умеет танцевать только под мелодию "Катюши", а танцевать ему хотелось до смерти. Старик сказал, что он слов не знает, а когда не знает слов, то у него и мелодия не получается. Моряк разодрал рубашку на груди и показал старику полосатую тельняшку. Старик, догадавшийся, что следует после того, как моряки показывают тельняшку, принялся упаковывать свою скрипку. Икимаш до того восторженно относился к морскому флоту, что ему казалась невыносимой сама жизнь, если село Валя Рэзешь ударит лицом в грязь. Зажав старика в угол, он в какой-то лихорадке принялся ему напевать на ухо "Катюшу", может, этот старый хрыч на склоне лет усвоит еще одну песню и привяжет ее к своему клубку излюбленных мелодий.
Бедный Икимаш - хоть и снайпер, и герой войны, и хороший в общем парень, но русский так и не выучил за эти полгода. Петь он никогда не был мастак, а теперь, после контузии, безбожно перевирал и слова и мелодию. Моряку показалось, что над ним измываются, и он стал засучивать рукава. Икимаш ответил на это движение флота новым рвением. Комичность ситуации буквально распирала всех, но, тактичные, а может со страху, ребята прятали глаза, отворачивались, пока вдруг молоденький девичий голосок не рассыпался серебряным колокольчиком по всему клубу.
Икимаш вздрогнул, точно кто-то нанес ему удар в спину, и умолк. Стало быть, он за них горой, а они в ответ смешки?! Оставив старика, он направился в тот угол, где стояли, сбившись в кучу, земляки, чтобы найти ту пересмешницу, ту отпетую дуреху... Он шел, а тем временем лицо становилось земляного цвета, губы синели, начали дрожать... В конце концов ему удалось ее отыскать в толпе, но каждый раз, когда он вот-вот должен был ее ухватить, перед ним вдруг вырастала фигура Георге. Болезнь, с другой стороны, сжимала его в свои железные клещи и, крикнув: "Смерть немецким оккупантам!", он с грохотом свалился на пол.
В полночь луна ушла за тучи, потонула в том темном царстве; темень и холод опустились над селом. Русанда шла молча, чуть отстав, и молилась про себя - лишь бы добраться им домой целыми и невредимыми. Большего ей в жизни не надо. Георге вдруг стало жалко ее - господи, куда ей, этому птенчику, в этом бурном, неспокойном мире! Обнял ее на ходу за плечи, она вздрогнула.
- Тебе холодно?
- Нет, но неудобно как-то.
- Отчего неудобно-то?
- Да как тут скажешь...
Было неудобно, что навязалась парню и он вывел ее в свет в такой на редкость неудачный вечер; неудобно ей было за старого скрипача, который был учеником всего один раз в жизни, а больше никакие песни к нему не шли; неудобно ей было за Икимаша, которого обстоятельства заставили петь, когда ему меньше всего в жизни петь хотелось; наконец, неудобно было за все те молодые души, которые с такими надеждами собрались в тот вечер и разошлись такими разочарованными.
Было так темно, что не видно было, куда ногой ступить, и все шли, чуть вытянув вперед руки, чтобы не налететь на чей-нибудь забор. Георге первым освоился с теменью, освоился настолько, что, когда проходили мимо Ирофтиного колодца, увидел забытую миром телку, которая все еще стояла и ждала, когда ее напоят. Теперь она уже потеряла всякую надежду и молча лизала влажный желоб, не глядя на прохожих.
- Подожди минутку.
- Куда это вы?!
- Да надо же эту телку кому-то напоить!.. Мало ли что хозяева уехали в гости! Когда-нибудь и мы вот так куда-нибудь уедем...
Русанда покорно его дожидалась, но, когда он в третий раз спустил ведро, она спросила в ужасе:
- Что, еще не напилась?!
- Да ты у меня не из храбрых...
- Это когда как.
Идти было уже недолго, а Георге хотелось еще куда-нибудь свернуть, чтобы дороге этой конца и края не было. Это маленькое доброе дело, которое он свершил - напоил чью-то телку, - вернуло ему душевное равновесие, и ему приятно было идти вдвоем прохладной поздней ночью. Он шел и радовался тому, что молод, здоров и впереди еще целая жизнь. Юное существо, которое шло рядом и которое по каким-то древним законам находилось теперь под его защитой, наполняло его жизнь особым смыслом. Теперь и дороги, и дома, и заборы - все виделось ему иначе, потому что смотрел он на все это не только своими, но и ее глазами. Все было хорошо, все было прекрасно у них в деревне, но хотелось, чтобы все было еще прекрасней - не для себя, для нее хотелось.
А Русанда шла рядом и думала: неизвестно еще, чем вся эта заваруха кончится? Этот ее дурацкий смех может им еще выйти боком. Она заметила, как эти прихвостни Икимаша на всех перекрестках подкарауливали Георге и все шептались о чем-то меж собой.
Добравшись до своего дома, Русанда стала в калитке и так расхрабрилась, что даже тембр голоса стал более густым, более решительным.
- А знаете что, баде Георге?.. Я дам вам палку.
- Зачем?
- Как зачем? Война же идет!!
Георге улыбнулся, тихонько положил ей на плечо руку, прикоснулся щекой к ее щечке, мягко опрокинул ее голову и поцеловал. Ошалевшая от неожиданности Русанда вырвалась из его объятий, достала платочек, чтобы вытереть губы, потом раздумала, низко опустила голову.
- Ну вот я и опозорена...
- Да что ты говоришь!
Подождав, пока он отсмеется, она спросила:
- Вы еще не кончили пахать в Хыртопах?
- Чуток еще осталось.
- И я еще свой горох не весь посеяла.
Они говорили тихо совсем, одним дыханием, и все оглядывались, как бы кто не подслушал, потому что, хотя речь шла о пахоте да о горохе, бог ты мой, конечно же, речь шла на самом деле о другом, совершенно о другом... Где-то у соседей запел петух, по, взяв слишком высокую поту, сконфузился. Выручил его другой, постарше, из того же курятника. Тому ответили из соседнего, и пошло, пошло, пошло... Время было уже позднее, и тем, кто собирался еще пахать, и тем, кому нужно было довести посев гороха до конца, нужно было быть разумными, умеренными, копить силу.
Георге закурил на дорогу.
- Ну что же, в таком случае - до свидания...
- Доброй вам ночи, - ответила Русанда доброжелательно в достойно, как их учили в школе отвечать людям старшим, которых должно уважать. О любви не говорилось, но это ведь личное дело каждого.