Я - сыр - Кармер Роберт. Страница 9

А: Больше чем друга.

Т: Расскажи мне об этом.

Эмми. Эмми Херц. Она любила пакости и всегда на них подстрекала других. Эмми говорила, что каждый относится к жизни слишком серьозно. Когда он первый раз встретился с ней, она сказала: "Знаешь, что характерно для тебя, Асс? Ты недостаточно смеешься. Твое лицо спрятано в большой книге. Но я надеюсь, Асс, что можно услышать смех в твоем детском блюзе."

Она говорила примерно так. Но у нее были свои серьозные моменты. Она могла надолго закрыться дома с книгой. И если так, то именно книги их и познакомили. Она заходила в Монументскую Публичную библиотеку, а он выходил от туда, и они столкнулись в дверях. Книги, которые были у них в руках, посыпались на пол и завалили весь проход.

Когда они собирали их, Эмми сказала: "Знаешь, что мне это напоминает? Одну старую голевудскую комедию, ты ее видел по телевизору, где герой и героиня смешно встречаются. Я полагаю, ты можешь представить себе писателей, сидящих в студии и говорящих: "Подумать только - они сейчас встречаются?" И кто-нибудь говорит: "А что, если она входит в библиотеку со всеми своими книгами, а он в это же время выходит, и у него тоже книги..."

Они оба стояли на коленях в проеме входной двери библиотеки. Люди, входящие и выходящие, шагали через них, и она говорила больше минуты, а он, забыв все на свете, слушал. Она была той чокнутой девчонкой, от которой он смог сойти с ума. Они собирали книги: "Не путай свое с моим, - говорила она. - Это будет стоить тебе мятной жевачки, потому что я все это должна была вернуть еще месяц назад." - они тогда учились в разных школах. Он по уши влюбился в нее. Она сказала, что ее зовут Эмми Херц ("Пожалуйста, не путать с фирмой по прокату автомобилей."). Она была невысокого роста, крепкого сложения и вся в веснушках. Один из ее передних зубов был кривой, но у нее были очень красивые глаза - голубые, чем-то напоминающие китайскую вазу его матери, из фарфора, эмалированного небесной глазурью. У нее также были большие объемные груди - позже она говорила ему, что сильно их стесняется таких больших ("Попытайся таскать все это через весь город целый день."), но он был влюблен в нее и не смеялся, когда она объявляла это. Он любил ее еще и за то, что она не смеялась, когда он рассказал ей, что хочет когда-нибудь стать знаменитым писателем, таким как Томас Вольф, и за то, что она не спрашивала, кто был такой Томас Вольф и не сравнивала его с этим писателем. Позже, конечно, она призналась, что ей не легко понять его книги.

- Похоже, ты самый подходящий кандидат для "Номера.", - Эмми сказала это в первый же день их знакомства, рассмотрев его щуря глаза. Она была близорукой, но ненавидела очки. - Застенчивый, может быть, но я думаю, что ты тип, не теряющий хладнокровия. А хладнокровие нуждается в "Номере."

- Что такое "Номер"? - спросил он, доверчево и наслаждаясь, он не встречал раньше никого, подобного Эмми Херц.

- Ты узнаешь потом, Асс. Завтра - после школы. А сейчас, жди меня у главной двери, и если будешь покладист - зажжется свет.

Он буквально плясал около библиотеки с книгами в руках. Он заглядывал в окна, чтобы не упустить момент, когда подойдет очередь Эмми к библиотекарю, и когда она вернет книги. Он ощущал внутри себя взлет энергии, переходящей в буйность. Ему хотелось петь, даже не петь, а кричать. Свойственная ему застенчивость исчезла. Ему нужно было говорить, чтобы больше не быть посторонним для нее, и сказать ей, что день чудесный, как прекрасно светит солнце, и как оно заливает Майн Стрит, ослепляя все в безветрии, вращаясь вокруг всего этого золотого мира.

На следующий день, он ждал ее, когда она возвращалась из школы. "Я рада тебя видеть, Асс." - сказала она, и он жадно слушал ее, когда она говорила о своей школе и своем классе, и об ужасной контрольной по алгебре, которую, в чем она была уверена, запустила.

Она внезапно остановилась и повернулась к нему: "Ты стесняешься? Ведь ты почти ничего не говоришь. Или это потому, что мой рот не закрывается?" Ее глаза были, словно синие цветы.

"Я стесняюсь..." - сказал он, удивляясь тому, что он действительно не чувствовал стеснения в ее присутствии. Обычно он стеснялся постороних. Его отметки в школе часто страдали потому, что он был ужасен и косноязык в устных ответах, речах и еще где-либо, где всеобщее внимание фокусировалось на нем, хотя он и блистал в письменных тестах и контрольных по композиции.

- Почему я раньше не видела тебя здесь вокруг? - спросила она, когда они медлено прохаживались.

- Не знаю. - отрезал он. Он и не знал, конечно. Он был просто "здесь и вокруг". Обычно, после школы он сразу же возвращался домой. Мать была дома, ждала его, сидя в своей комноте; она расстраивалась, если он приходил на пять минут позже; говорила напряженно и нервозно, если она не знала о его местонахождении. Ему иногда хотелось знать, что должно было произойти с ней, и что превратило его мать из веселой и нежной женщины, чей аромат сирени заполнял все вокруг, в бледную, подавленную и ворчливую старуху, которая просто уходила из дому или затаивалась у оконной занавески. Но он не хотел рассказывать Эмми Херц о своей матери. С его стороны это было бы предательством Эмми и ее потерей. Во всяком случае, его ужасная застенчивость или неспособность воспринимать взгляды людей со стороны были ничем по сравнению с эмоциями и поведением его матери. Он чувствовал, что его застенчивость лежит в основе его характера; он предпочитал читать книги или слушать старый джаз в своей комноте походам на танцы и тусовкам со сверстниками в нижнем городе, или играм в "классики", когда он был помладше. Во всяком случае он всегда без сожаления уходил от всех прочь - это был его выбор. Быть очевидцем, наблюдать, присутствовать в очаге развития событий, записывать внутри себя на какую-то собственную пленку в каком-то, спрятанном от всех "черном ящике" то, что никто вокруг не замечал, кроме него. Все это пришло к нему позже, в одинаддцатом классе, когда он твердо и бесповоротно решил, что хочет быть писателем: все его наблюдения и, тогда же, все его эмоции и ощущения стали служить этим целям. Он осторожно, как мог, преподносил все это Эмми Херц - словно переполненные ладони орехов, которые нельзя было рассыпать.