Улыбайтесь, сейчас вылетит птичка - Качан Владимир. Страница 11

Смирнова можно понять, на фотографии - красавица, звезда немого кино, фрейлина из свиты последней императрицы - кто угодно, только не простолюдинка, которой она и была на самом деле.

Взял Смирнов за себя красавицу из народа, нарядил, приодел, и получилось то, что на фотографии. Вглядываюсь я в ее совсем еще молодое лицо и шепчу ей туда, в ее " далеко ": "Бабушка, я делаю то, что задумал; слушай теперь балладу про себя - то, что ты рассказала и что потом из этого вышло... "

Бабушка

Начну я с конца. Это были первые похороны в моей жизни.

Мне уже было лет двадцать семь, я сыграл в ТЮЗе несколько главных ролей, пел свои песни в оркестре Утесова, женился и жил в почтенной обеспеченной семье - словом, в полном порядке я был. Однажды в комнату вошла моя наивная теща, держа в руках телеграмму, и несколько растерянно сказала: " Володя, тут тебе не очень хорошее известие ". Я взял телеграмму и прочел, что бабушка умерла и похороны послезавтра. Ни фига себе - " не очень хорошее "! Какое же тогда "очень хорошее"? Что тяжело заболела, что ли? А в следующий момент я удивился, что спокоен, странно спокоен, не плачу. А потом подумал, что не плачу, наверное, по причине простой: мозг отказывается принять это известие сразу, только тело вдруг стало слабым и вялым - видно, до него дошло быстрее, чем до головы...

А потом совершенно не к месту: что надо бы запомнить мое состояние, как я чувствую и как себя при этом веду, чтобы потом, если придется, суметь показать это на сцене или в кино. Ведь там надо уметь правдиво показать, как ты воспринимаешь страшное известие, и многие при этом таращат глаза и наигрывают.

"Ага, - подумал я,- надо, оказывается, спокойно, без вскриков и рыданий... "

А потом подумал, что я, наверное, подлец, если думаю об этих профессиональных мелочах в такую минуту. Но не было сознания несчастья, не было ощущения горя - и все тут! Оно пришло позже, когда я оказался в Риге, уже после бабушкиных похорон... А жизнь ее совпала с моей только в Риге. Большую часть своей жизни она провела совсем в других местах.

Бледные звезды Прибалтики светили над бабушкой все ее последние годы. Неяркое латвийское солнце не грело и уж тем более не жгло. Его было мало для женщины, выросшей на Украине, где звезды крупнее, солнце - жарче и, понятное дело, чувства - горячее. Бабушка была максималисткой. Она заставила свою дочь выйти замуж не за того человека, которого дочь любила, - какого-то малахольного гуманитария, у которого, с точки зрения бабушки, материальные и прочие перспективы были слабыми, а наоборот - за военного. А быть за военным по тем временам значило - быть за " каменной стеной ". " Каменная стена ", " сильная рука " и " твердое плечо " - это, знаете ли, мечта не только женщин той поры.

Если " вьешь гнездо ", оно должно быть надежным, лучше из камня, нежели соломы - ветреного материала какого-нибудь поэта или, того хуже, артиста. И можно даже не очень-то и любить, не обязательно вовсе выходить замуж по любви; вполне достаточно любви этого самого военного, чтобы жить хорошо, спокойно, надежно и обеспеченно. Так считала моя бабушка и продолжают считать многие другие представительницы пола, который почему-то принято называть слабым.

Отец во имя своей любви пошел на все, даже на то, чтобы называться Аркадием, в то время как он был Андрей. Так заново окрестила его бабушка, это было ее условие: ну как же, Аркадий - это звучало так благородно, кинематографично, в имени Аркадий, согласитесь, есть какой-то сочинский ампир, галифе, ресторан, пальмы, папиросы "Казбек " и офицерский шарм. Слегка отступив, скажу, что советское офицерство - это была особенная каста: переезды туда-сюда, временные места жительства, гарнизонные вечеринки, своя светская жизнь, фильмы, песни, вкусы - все одно. Мама за роялем, отец с папиросой, облокотившись на инструмент, глядит молодцевато на мать, и - "Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука ", стол, заставленный водкой, икрой, шампанским, и только офицеры, офицеры, офицеры и офицерские жены, и все хохочут, все уверены в себе и в будущем. Так вот, отец согласился называться Аркадием, и это длилось так долго, что он и сам привык и отзывался уже только на это имя. Однако уже в Риге, спустя десятилетия, он восстал, и бабушка за тот акт перекрещения жестоко поплатилась. Она стала старой, потеряла силу и лидерство в семье...

Годами он ее давил, унижал, требовал ее пенсию до копейки, а она все равно посылала мне в Москву свои десять рублей каждый месяц, и я, когда приезжал, за нее заступался. Словом, отец брал реванш, кровавый реванш... Он ведь был военный и прошел всю войну, сначала позорно отступая со всей нашей армией, а потом - получи, фашист проклятый, за наши сожженные села, за нашу попранную гордость! Вот такую микросхему международных отношений я и наблюдал в семье.

Не было в ней ладу. Основного смысла в ней не было, который состоит, вероятно, в том, чтобы все друг другу время от времени не забывали говорить: "Ничего...

все пройдет... ничего ",- жалели бы друг друга, помогали жить...

В общем, расплатилась бабушка за своего " Аркадия". Кстати, это глупое желание переименовать отца в Аркадия было скорее всего продиктовано ее подсознательной тягой ко всему дворянскому: помните ее замужество, офицера Смирнова и проч.? Надо рассказать об этом, но сначала детство, юность и только потом Смирнов.

Родилась в 1896 году. Девичья фамилия Аксененко. Крестьянская семья. Росла, как мальчишка. Ходила в ночное с отцом. У них были четыре лошади. Ветряные мельницы. Возле мельниц - покос. Заковывали в пута (это я сохраняю бабушкину лексику) лошадей, чтобы в хлеб не убежали, и десять мальчишек и одна она свертывают кукурузные пленочки с лошадиным пометом. "Кури, - говорят ей, - а то бить будем ". Потом, через годы, окончила досрочно женскую гимназию и фельдшерскую школу. Потом на фронт, в конце 1916 года - фельдшером. Брюшной тиф. В больнице - фельдшерица Анна Израилевна Воскобойникова, которая ее выходила и потом тоже помогала. Опять фронт. Походные госпитали. Румынские офицеры с накрашенными губами (согласитесь, мы всякое видели и читали про гражданскую войну, но такое вряд ли). Ранение осколком снаряда в коленный сустав. Санитар Семен привез в больницу. Врач-хирург Борис Григорьевич Кранцфельд. Нога в гипсе. Сняли - в коленной чашечке нагноение. Хотели отнимать ногу. Предложили согласилась (а куда деваться!). После операции проснулась, смотрит: нога опять в гипсе, значит, не отняли. "Вот, - говорит, - опять будете мучить, обещали - отрежете ногу и не отрезали ",- и плачет. А ей отвечают: "Нет, тебе ее соперировали и оставили. Только стала короче ". Прошло три месяца, стала ходить без костыля. 1917 год. Работает в больнице в городе Николаеве.

Вера Мершавцева, дворянка, соученица по гимназии, у которой снимала комнату, говорит: "Поедем в гости к Пелагее Гавриловне ". А у нее квартировали два офицера, один из них (вот!) - подпоручик Смирнов. Встречались. Как-то поехали на полковой бал, перед воротами встала и не пошла, говорит: "Неприлично ". А он: "Я бы, Полина Ивановна, на вашем месте тоже так поступил ". Были в театре, но он привел ее в тот раз не в гражданском платье, а в форме Красного Креста.

А это было запрещено, потому что проституция среди медсестер. И полковник, бывший в театре соседом, на следующий день отправил его на фронт маршевой ротой. Уехал. Три месяца - ни строчки.

Фельдшер Ян Мокряк просит руки. Через отца, а не прямо у нее. Не хочет. Но отец настаивает на замужестве, поскольку богатство у Яниного дяди помещика.

В конце концов соглашается. В один прекрасный день младшая сестра Люба говорит: "Поля, пойдем, Коля приехал. Иди, поздоровайся". Коля - жених Любы, тоже поручик. Думали, что он убит, а он вернулся. " Не пойду, говорит, - на что мне чужой жених? "

Уговаривает. Идет. Цокают каблучки по коридору в госпитале. Тот сидит на подоконнике, не оборачивается, хотя должен, заслышав шаги, встать и пойти навстречу девушке. А он сидит, в окно уставился. "Извините, Николай Иванович, что задержалась! " А он встает, оборачивается. Ах! А это Володя. ( Наш, стало быть, Смирнов. Вот я сейчас пишу это и догадываюсь, что скорее всего меня так назвали в его честь, раньше я об этом просто не думал.) Он, уже поручик, оказывается, выбран на фронте солдатским командиром и депутатом.