Бегство охотника - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 42

Именно так представлял себе Рамон ощущения при инсульте. Весь мир сузился в одну точку, звуки разом отдалились, а потом пространство вообще перестало существовать. Он так и не сформулировал для себя, что именно изменилось за время прыжка. Все осталось на прежнем месте: отвертка, которую он только что обронил, так и не долетела еще до пола, и все же он знал — знал, — что прошло черт знает сколько времени. Что много всякого произошло, а он и не заметил этого. Омерзительное ощущение.

Кажется, через неделю после этого он впервые увидел энию. Рамону запомнилось, как самодовольно улыбался Паленки, собрав свою бригаду на инструктаж, — как вести себя с хозяевами корабля. И тут в открытый люк вкатилось…

Рамон закричал. Воспоминание исчезло, вокруг не было ничего, кроме реки и леса. Сердце колотилось как бешеное, пальцы стискивали рукоять ножа с такой силой, что костяшки побелели. Он шарил взглядом по деревьям, по поверхности воды, готовый дать отпор хоть самому дьяволу, если тот вдруг объявится перед ним с огненным клинком в одной руке и бичом в другой. Или бежать. Образ энии — массивного, похожего на валун тела; влажных, похожих на устриц, непроницаемых глаз; бахромы нахмуренных ресниц; неправдоподобно маленьких, хрупких ручек, торчавших откуда-то из середины тела; едва заметного вздутия в том месте, где прятался в складке плоти клюв — медленно бледнел в памяти, и вместе с этим отпускал Рамона страх. Он заставил себя рассмеяться, но смех вышел так себе — слабый, натянутый. Трусливенький такой смех. Он замолчал и сплюнул; злость распирала ему грудь.

Маннек и этот бледный долботряс в пещере превратили его в нюню и размазню. Черт, он всего только вспомнил про Тех-Кто-Пожирает-Малых, а уже хнычет как девчонка.

— А пошли они все… — сказал он. На этот раз в голосе его слышалось этакое рычание, и это ему понравилось. — Не боюсь я этих проклятых тварей.

Вернувшись к костру, он еще пребывал в дурном настроении, а это означало, что ему стоит держаться более осторожно во избежание стычки со вспыльчивым и раздражительным двойником. Костер прогорел до углей, двойник все еще спал у огня. Рамон раздраженно подумал, что первое дежурство вновь выпадает ему. Он подбросил в костер веток и листвы, подул на угли, и огонь снова разгорелся. Сырые ветки шипели и трещали, зато стало светлее и теплее. Умом Рамон понимал, что костер может как отпугивать опасность, так и привлекать ее. Чем ярче огонь, тем труднее разглядеть все, что находится вне круга света. Впрочем, сейчас его это не тревожило: он просто хотел хоть какого-то pinche света.

Луна взошла и начала медленно подползать к зависшим на стационарной орбите энианским кораблям — Большая Девочка; ближе к рассвету вдогонку за ней покажется еще одна, обращающаяся по более низкой орбите Маленькая Девочка. Рамон подождал еще немного, злясь на то, как мало тростника нарублено и сколько еще работы предстоит. Дождавшись, пока большой бледный диск окажется прямо над ними, он решил, что самое время будить второго. Простой оклик не дал результатов, к тому же простая попытка звать кого-либо другого собственным именем слишком действовала на нервы, чтобы повторить ее еще раз. Вместо этого он подошел к двойнику и тряхнул его за плечо. Тот застонал и отодвинулся.

— Эй, — произнес Рамон. — Я полночи гребаных продежурил. Ваша очередь.

Двойник перекатился на спину и насупился, как судья.

— О чем это ты, мать твою? — сонно спросил он.

— О дежурстве, — объяснил Рамон. — Я отстоял первую смену. Теперь вставайте вы, а я посплю.

Двойник поднял раненую руку, словно хотел протереть ею глаза, злобно ощерился и проделал эту операцию левой рукой. Рамон отступил на шаг и раздраженно смотрел на то, как двойник делает неудачную попытку встать. Когда тот заговорил, голос его звучал еще яснее, но благодушия в нем не прибавилось.

— И ты мне плетешь, что не ложился спать? А может, ты просто идиот гребаный? Или ты веришь, что гребаная чупакабра переплывет реку в погоне за нами? Хотя да, ты же у нас банкир с нежной жопой… Хочешь дежурить — ступай дежурь на здоровье. А я сплю.

С этими словами он перевернулся спиной к огню, подобрав под голову руку вместо подушки. Гнев распирал Рамона до звона в ушах. Больше всего ему хотелось сейчас повернуть этого мелкого говнюка лицом к себе и приставить нож ему к горлу, пока тот не поумнеет немного… или врезать ему по почкам, чтобы ему до самого Прыжка Скрипача кровью писалось.

Впрочем, тогда бы ему пришлось отдать нож и лечь спать в двух шагах от разъяренного ублюдка. Негромко прорычав что-то для очистки совести, Рамон плотнее запахнул халат и пошел поискать себе такое место для сна, чтобы хищники, если они нагрянут, слопали двойника первым.

Наступило утро. Рамон со стоном перекатился на спину, прикрыв глаза рукой от солнца — еще хоть на пару минут. Спина затекла. Голова варила вяло, как набитая ватой. Окончательно его разбудил запах еды. Двойник успел насобирать с десяток орехов с белой мякотью и поймать рыбину, которая сейчас поджаривалась, завернутая в листья монастырского плюща, на углях. Старый прием для готовки, когда нет посуды. Сам он забыл его, а может, просто еще не вспомнил.

— Пахнет вкусно, — заметил он.

Двойник пожал плечами и перевернул сверток листвы на другую сторону. Рамон заметил, что его двойник открыл рот, словно хотел сказать что-то, но передумал. До него дошло, что завтрак предназначался вовсе не для двоих, но и не поделиться тому не позволяла гордость. Рамон потер руки, подсел к огню и улыбнулся.

— Работы еще невпроворот, — буркнул двойник. — Но тростника у нас, похоже, в достатке.

— Я нарезал вчера вечером еще немного, — признался Рамон. — А еще нужно ледокорневой листвы на подстилку. И несколько веток покрепче для очага. Песка, я думаю, мы можем набрать ниже по течению. Найдем косу подходящую и наберем. Все лучше, чем грязь с этого берега. И дров еще.

— Угу, — кивнул двойник. Левой рукой он снял дымящийся сверток с огня, подбрасывая его на кончиках пальцев, чтобы не обжечься. Подождав с полминуты, пока тот остынет немного, он кончиком ножа ободрал с рыбы запекшуюся листву — Рамон сообразил, что двойник забрал у него нож, пока он спал — и разрезал рыбину пополам. Рамону он протянул половину с головой.

Орехи оказались мягкими, маслянистыми. Рыба покрылась хрустящей, потрескавшейся корочкой. Рамон вздохнул. Ему, пожалуй, понравилось есть то, что не пришлось готовить самому. А еще он радовался, что его двойник оказался слишком трусоват, чтобы отказаться делиться.

— Как хочешь разделить работу? — спросил двойник, махнув кончиком ножа в сторону груды покрасневшего тростника. — Хочешь делать шалаш, пока я наберу листьев? И веток?

— Идет, — кивнул Рамон, пытаясь одновременно сообразить, не проглядел ли он какого-нибудь подвоха. Собирать листья и палки легче, чем вязать шалаш; с другой стороны, у него все-таки две руки для этой работы. К тому же двойник встал рано, чтобы найти и приготовить еду. Это почти возмещало его отказ дежурить ночью. Не обсуждая больше этот вопрос, оба поднялись и подошли к воде сполоснуть руки. Рука у двойника выглядела хуже, чем запомнилось Рамону, но тот не жаловался.

— Хочу, чтобы ты запомнил кое-что, — сообщил двойник, заново перевязав руку.

— Ну?

— Я понимаю, что мы с тобой повязаны сейчас вдвоем, ты и я. И ты многое делаешь — ну, собираешь сахарных жуков, строишь плот и все такое говно. Двое лучше, чем один, верно? Но только если ты еще хоть раз залезешь в мой мешок без спросу, я тебя на хрен во сне зарежу, ясно?

Двойник встретился с ним взглядом — зрачки черные как смоль, белки пожелтелые как старое мыло, с налившимися кровью прожилками. Рамон ни на секунду не сомневался в том, что тот не шутит. Если подумать, он и сам прекрасно представлял себе, что думал бы о банкире-белоручке, если бы тот рылся в его вещах. Может, он возмутился бы, даже если его двойник попробовал взять его вещи. Его нож, его рюкзак. Даже Елену, возможно.