Грезы Февра (сборник) - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 39

– Э-э-э? – промычал Марш.

– Разве ты не помнишь? – сказал Йорк. – Стихотворение, которое я прочел тебе на судоверфи в Нью-Олбани. Оно так подходит «Грезам Февра». «Она идет во всей красе…»

– «… как ночь ее страны», – промолвил Джефферс, поправляя очки.

Эбнер Марш недоуменно уставился на клерка. Джефферс, как бог, играл в шахматы, как бог, разбирался в цифрах, даже ходил в театр, но Марш никогда не слышал, чтобы он когда-либо читал стихи.

– Вы знаете Байрона! – обрадованно воскликнул Джошуа. На минуту он стал похож на себя прежнего.

– Знаю, – согласился Джефферс, посмотрев на Йорка, и одна его бровь удивленно изогнулась. – Итак, капитан, вы считаете, что наши дни на «Грезах Февра» благословенны? – Он улыбнулся. – Это, несомненно, станет новостью для Волосатого Майка и мистера Фрамма.

Волосатый Майк грубо расхохотался, а Фрамм горячо запротестовал:

– Эй, послушайте, три жены еще не значат, что я чем-то плох! Да за меня может поручиться любая из них!

– О чем вы? – растерянно спросил Эбнер Марш.

Большая часть офицеров и матросов команды так же, как и он, ничего не поняла.

У Джошуа на губах играла загадочная улыбка.

– Мистер Джефферс напомнил мне заключительные строфы этого стихотворения Байрона, – сказал он и начал читать:

– А мы невинны, капитан? – спросил Джефферс.

– Никто не может быть совершенно невинен, – ответил Джошуа Йорк, – но стихотворение это меня трогает, мистер Джефферс. Ночь прекрасна, и в ее темной красе мы можем надеяться найти покой и благородство. К сожалению, многие люди без причины боятся тьмы.

– Возможно, – сказал Джефферс. – Иногда все же ее следует бояться.

– Нет, – возразил Джошуа Йорк.

На этом он оставил их, внезапно оборвав словесную дуэль с Джефферсом. Как только Йорк ушел, из-за стола начали подниматься и другие члены команды, пора было приступать к выполнению своих обязанностей. Только Джонатан Джефферс не двигался с места. Он, задумавшись, продолжал сидеть за столом, устремив взгляд вдаль. Марш тоже сел, чтобы доесть пирог.

– Мистер Джефферс, – произнес он, – не знаю, что там ждет нас на этой реке. Проклятые стихи. Все же какой прок от всех заумных речей? Если этому Байрону было что сказать, почему он не сказал это простым, понятным языком? Ответьте мне.

Джефферс, хлопая ресницами, перевел на него взгляд:

– Простите, капитан, я пытался что-то вспомнить. Что вы сказали?

Марш проглотил большой кусок пирога и запил глотком кофе, после чего повторил свой вопрос.

– Дело в том, капитан, – начал Джефферс с легкой улыбкой, – что поэзия сама по себе прекрасна: то, как слова сочетаются друг с другом, ритм, картины, которые они рисуют. Стихи приятно слушать, когда их читают вслух. Приятен их ритм, их музыка, словом, то, как они звучат. – Он отпил немного кофе. – Мне трудно объяснить, если вы сами не чувствуете. Можно сказать, что они в какой-то степени походят на пароход, капитан.

– Мне никогда не попадались стихи такие же прекрасные, как пароход, – угрюмо заметил Марш.

Джефферс усмехнулся:

– Капитан, тогда зачем понадобилось «Северному Свету» на своей рубке огромное изображение Авроры? Кораблю это не нужно. Колеса и без нее будут хорошо вращаться. Почему мы свой капитанский мостик и другие отсеки так искусно украсили резьбой, завитушками и всякой всячиной? Почему на каждом достойном пароходе все отделано лучшими породами дерева? Почему там полно ковров, картин, хрусталя и фарфора? Зачем свои трубы мы украсили на концах цветами? Дым без труда выходил бы из них, будь они простыми.

Марш рыгнул и нахмурился.

– Пароходы можно строить простыми, без всяких там излишеств, – подытожил Джефферс, – но чем они наряднее, тем приятнее на них смотреть, тем приятнее на них путешествовать. То же можно сказать и о поэзии, капитан. Поэт, несомненно, мог бы изложить свои мысли прямо, без всяких выкрутасов, но именно ритм и размер придают им величие.

– Что ж, похоже, – неуверенно согласился Марш.

– Клянусь, что могу найти стихотворение, которое понравится даже вам, – сказал Джефферс. – У Байрона одно такое имеется. Оно называется «Конец Сеннекериба».

– Это что?

– Это не что, а кто, – поправил его Джефферс. – Это стихотворение о войне, капитан. Оно написано в чудном ритме, напоминающем галоп в «Буффало Голз». – Он поднялся и поправил сюртук. – Пойдемте, я покажу вам.

Марш, допив остатки кофе, тоже встал из-за стола и последовал за Джонатаном Джефферсом. Тот вел его на корму, где находилась библиотека «Грез Февра». Там Марш упал в одно из огромных кресел. Тем временем главный письмоводитель парохода принялся изучать книжные полки, которыми была уставлена вся каюта, пока не поднялся под самый потолок.

– Ага, вот он, – наконец пробормотал Джефферс и вытащил небольшой томик. – Я был уверен, что у нас есть книга стихов Байрона.

Он принялся листать страницы, некоторые из них даже не были разрезаны. Джефферс разрезал их с помощью ногтя, пока не добрался до того стихотворения, которое искал. Тогда он занял позу и начал читать «Конец Сеннекериба».

Даже Марш заметил, что стихотворению действительно присущ тот особенный ритм, о котором говорил Джефферс, тем более в его исполнении.

– Неплохо, – признал он, когда Джефферс закончил. – Хотя конец мне не понравился. Чертовы религиозные фанатики, готовы приплести Господа куда угодно.

Джефферс рассмеялся:

– Смею вас уверить, лорд Байрон не относился к числу религиозных фанатиков. Скорее он был безнравственным, во всяком случае, так утверждали. – Клерк задумчиво посмотрел на книгу и снова начал листать страницы.

– А теперь что вы ищете?

– Стихотворение, которое я пытался вспомнить за столом, – сказал Джефферс. – Байрон написал еще одно стихотворение о ночи, которое совсем не соответствует… Ага, вот оно! – Он пробежался по странице взглядом. – Послушайте, капитан. Называется оно «Тьма»:

Голос письмоводителя звучал мрачно, обреченно; стихотворение оказалось длинным, гораздо длиннее, чем все предыдущие. Вскоре Марш утратил смысл слов, но они все равно трогали его и бросали в озноб, от чего делалось не по себе. Иногда в памяти оставались отдельные фразы и отрывки строк; стихотворение было проникнуто ужасом, безнадежностью, отчаянием. В нем говорилось о тщетности мольбы, о безумии и величии погребальных костров, о войне и голоде, об озверевших людях.