Грезы Февра (сборник) - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 87

События лета 1857 года еще в большей степени напоминали сон. По очереди, один за другим, уходили из его жизни те люди, с которыми были связаны воспоминания Марша о «Грезах Февра». Через месяц после возвращения в Сент-Луис старый Тоби Лэньярд уехал на север. Слишком яркими остались в его памяти воспоминания о возвращении в рабство, и он хотел как можно дальше убраться от рабовладельческих штатов. В начале 1858 года Марш получил короткое письмо, в котором говорилось, что он нашел место в одном из отелей Бостона. Дэн Олбрайт устроился на новенький, с иголочки, быстроходный большеколесный пароход из Нового Орлеана. Летом 1858 года, когда в Новом Орлеане разразилась желтая лихорадка, Олбрайт, к своему несчастью, вместе с кораблем находился в городе. Лихорадка унесла жизни тысяч людей, включая и Олбрайта, но благодаря ей власти города решили наконец всерьез заняться улучшением его санитарного состояния и ликвидацией открытых сточных канав. Капитан Йергер командовал «Эли Рейнольдз» до конца сезона 1859 года, после чего ушел в отставку и поселился у себя на ферме в Висконсине, где год спустя тихо умер.

Когда Йергер ушел, Эбнер Марш в целях экономии сам стал командовать своим заднеколесным пароходом. К тому времени из старых членов команды почти никого не было. Дока Терни прошлым летом ограбили и убили в Натчезе-под-холмом. Кэт Грувер покончил с рекой и перебрался на запад, сначала в Денвер, потом в Сан-Франциско, а оттуда куда-то в Китай или Японию или еще какое Богом забытое место. Вместо Дока Терни Марш нанял Джека Эли, работавшего когда-то вторым механиком на «Грезах Февра». У него служили и другие члены команды с пропавшего парохода, но постепенно кто отправился в мир иной, кто нашел другую работу. К 1860 году из всех переживших триумф и ужас лета 1857 года уцелели только сам Марш и Карл Фрамм.

Фрамм, несмотря на то что его квалификация позволяла ему водить более крупные и престижные суда, работал на «Эли Рейнольдз». Память его хранила много такого, о чем он не хотел рассказывать даже Эбнеру Маршу. Лоцман по-прежнему оставался человеком добродушным, но уже не был таким рассказчиком, как раньше. В глазах его поселилась печаль, которой до этого Марш не замечал там. Теперь Фрамм никогда не расставался с револьвером.

– На случай, если мы их найдем, – пояснил он.

Марш только фыркнул:

– Эта вещица не причинит Джулиану никакого вреда.

Карл Фрамм криво улыбнулся, сверкнув золотым зубом.

– Это не для Джулиана, капитан. Это для меня. Живым я им больше не дамся. – Он посмотрел на Марша: – Я и вам могу помочь, если уж дойдет до дела.

Марш помрачнел.

– До этого не дойдет, – покачал он головой и ушел из рулевой рубки.

Этот разговор сохранится в памяти Марша до конца дней. Еще он помнил рождественский вечер в Сент-Луисе 1859 года, который давал один из капитанов большого судна из Огайо. Марш и Фрамм пришли на него вместе с другими речниками города. После того как немного выпили, настал черед рассказывать речные небылицы. Почти все из них он знал наизусть, однако есть в этом что-то успокоительное и приятное, когда слушаешь, как бывалый речной народ потчует байками коммерсантов, банкиров и красивых женщин, которые ничего подобного в жизни не слыхали. Рассказывали истории о Старом Эле, короле аллигаторов, о корабле-призраке Раккурчи, о Майке Финке и Джимми Боуи, об Оглушительном Джеке Расселле, о большой гонке между «Эклипсом» и «АЛ. Шотуэллом», о лоцмане, который прошел страшный участок реки в тумане, хотя уже умер, о проклятом пароходе, который двадцать лет назад завез на реку черную оспу, в результате чего погибло что-то около двадцати тысяч индейцев…

– И к чертовой матери скатилась торговля мехами, – закончил рассказчик.

Все рассмеялись, не смеялся только Эбнер Марш да еще несколько человек. Потом кто-то начал врать о невероятно огромных пароходах, «Урагане» и «Э. Дженкинсе», которые якобы себе на дрова растили на штормовых мостиках собственные леса, и гребные колеса у них были таких неправдоподобных размеров, что для полного оборота им требовался год. Эбнер Марш улыбнулся.

Тогда сквозь толпу с бренди в руках пробрался Карл Фрамм.

– Послушайте не байку, а сущую правду, – начал он голосом подвыпившего человека. – Есть пароход по имени «Озимандиас», вы знаете…

– Никогда не слышали о таком, – отозвался кто-то.

Фрамм улыбнулся уголками губ.

– Лучше бы вам никогда его не видеть, – сказал он, – потому что тех, кто его видел, уже нет на белом свете. Пароход появляется только ночью, весь темный-темный. Выкрашен такой же черной краской, как и трубы, только внутри в кают-компании лежит ковер цвета крови, и повсюду висят серебряные зеркала, множество зеркал, но в них никто не отражается. Зеркала всегда пусты, хотя в салоне полно народу, белолицые пассажиры в прекрасных одеждах. Они все время улыбаются. Только не отражаются в зеркалах.

Кто-то вздрогнул. Все вокруг смолкли.

– А почему так? – спросил знакомый Маршу инженер.

– Потому что все они мертвые, – сказал Фрамм. – Все до единого. Только лежать они не лежат. Это грешники, и плавать им вечно на этом корабле, черном корабле с его красными коврами и никого не отражающими зеркалами. Так и плавают вниз-вверх по реке, никогда не заходя в порты, нет, сэр.

– Привидения, – сказал кто-то.

– Призраки, – добавила женщина, – как корабль Раккурчи.

– Черта с два, – возразил Карл Фрамм. – Вы можете пройти сквозь привидение, но только не сквозь «Озимандиас». Это вполне реальный корабль, и, к вашей печали, вы быстро поймете это, если, не дай бог, свидитесь с ним ночью. А мертвецы голодные. Они пьют кровь, горячую красную кровь. Они прячутся в темноте, а когда видят огни другого судна, начинают его преследование, а как догонят, толпой поднимаются на его борт. Все эти мертвые белые лица, с улыбками и в красивых одеждах. Потом они потопят корабль или сожгут его, так что над водой будут торчать только трубы. Убьют всех, кроме грешников. Грешники поднимаются на борт «Озимандиаса» и плавают на нем вечно. – Он отхлебнул бренди и улыбнулся: – Так что, если будете на реке ночью и увидите на воде за собой тень, разглядите ее получше, вдруг это окажется тот самый пароход, выкрашенный в черный цвет, с командой белой, как призраки. На нем не бывает ни огонька, так что порой его нельзя заметить до тех пор, пока он совсем близко не подберется к вам, шлепая по воде черными колесами. Если вам случится повстречаться с ним, пусть вам повезет с лоцманом, пусть окажется он мастером своего дела, а на борту найдется немного угольного масла или свиного жира. Потому что пароход тот большой и быстроходный, и, если он догонит вас в ночи, вас уже ничто не спасет. Слушайте его гудок. Если он прозвучит, значит, он увидел вас. Услышите гудок – начинайте подсчитывать свои грехи.

– А на что похож его гудок?

– Точь-в?точь человеческий вопль, – сказал Карл Фрамм.

– Как, говорите, его название? – спросил кто-то из молодых лоцманов.

– «Озимандиас», – повторил Фрамм.

– Что оно означает?

Тут поднялся Эбнер Марш.

– Это из стихотворения, – сказал он. – «Взгляните на мой труд, владыки всей Земли».

Толпа смотрела на него в изумлении, а одна толстая дама издала нервный смешок, больше похожий на бульканье.

– На дьявольской реке случаются и еще более жуткие вещи, – вступил в разговор низкорослый клерк. – Вот недавно…

Пока он говорил, Марш взял Фрамма под локоть и отвел в сторону.

– Какого черта ты решил рассказать эту историю? – гневно сверля его взглядом, спросил Марш.

– Пусть боятся, – ответил Фрамм. – Если повстречают его однажды ночью, пусть им хватит ума дать стрекача.

Пораскинув мозгами, Эбнер Марш нехотя кивнул:

– Ладно, думаю, все обойдется. Ты привел название, данное Мрачным Билли. Если бы, мистер Фрамм, ты сказал «Грезы Февра», я бы тут же свернул твою безмозглую башку. Понял, я тебя спрашиваю?

Фрамм понял его, но это уже не имело значения. История получила хождение. Месяц спустя во время обеда в «Доме переселенца» Марш услышал несколько измененную версию этой истории из уст другого человека, потом еще два раза зимой. Конечно, каждый рассказ претерпевал определенные изменения, даже имя черного корабля не избежало этой участи. Название «Озимандиас» оказалось слишком странным и труднопроизносимым словом для большинства рассказчиков. Но независимо от того, как они именовали корабль, суть истории не менялась.