Легенды II (антология) - Хэйдон Элизабет. Страница 10

Он спускался только на один этаж, но Олпи сказал ему, что подземный город намного глубже. Петрус боялся идти в темноту, и тогда Олпи с помощью какого-то волшебства заставил башню осветиться. Он смеялся над страхами Петруса и толковал о несметных сокровищах и разных диковинах там, в глубине. Еще он говорил, что призраки рассказывают ему свои тайны и открывают, где искать клады. В конце концов он договорился до того, что жил в этой башне давным-давно, когда был стариком.

Не дожидаясь утра, я разбудила Челлию, а она, выслушав мой рассказ, разбудила Олпи. Мальчик пришел в бешенство и стал шипеть, что никогда больше не доверится Петрусу, что башня — его секрет, что все сокровища принадлежат ему, и делиться ими он не намерен. Несмотря на то что было еще темно, он пробежал по толстой ветке, ставшей торной дорогой для наших детей, и неведомо куда скрылся.

Когда утренний свет наконец просочился сквозь листья, Петрус повел нас с Челлией клееному кургану. Ретио и Тремартин пошли с нами, маленький Карлмин тоже наотрез отказался остаться с дочками Челлии. При виде прямоугольного возвышения над болотом мужество изменило мне. Но я не хотела, чтобы Ретио счел меня трусихой, и принудила себя идти дальше.

Вершина башни густо поросла мхом и вьющимися лозами, но ее правильная форма показывала, что это творение не природы, а чьих-то рук. С одной стороны, где мальчики расчистили поросль, в каменной стене открылось окно. Ретио засветил факел, который взял с собой, и мы, один за другим, осторожно пролезли внутрь. Корни и побеги растений проникли сквозь кладку. На покрытом грязью полу остались следы двух мальчиков. Подозреваю, что они лазили сюда гораздо дольше, чем признается Петрус. В одном углу комнаты стоял остов кровати, увешанный лохмотьями — ткань сильно пострадала от жучков и мышей.

Комната, несмотря на мрак и запустение, сохранила отголоски былой красоты. Я оторвала кусок ветхой занавески и протерла им стену, подняв облако пыли. От изумления я даже кашлять забыла. Моя душа художника воспарила при виде чудеснейших изразцов и тонких красок, зато материнское сердце так и замерло. Человеческие фигуры на фризе, высокие и угловатые, походили на богомолов, и мне не показалось, что это всего лишь манера художника. Некоторые из них держали в руках предметы наподобие оружия и музыкальных инструментов. Другие, на заднем плане, резали у реки тростник, будто крестьяне во время жатвы. Женщина на золотом троне наблюдала за всей картиной и казалась довольной тем, что видит. Я знала, что уже видела где-то ее лицо, строгое и доброе в то же время. Мне хотелось смотреть еще, но Челлия потребовала, чтобы мы шли искать ее сына.

С суровостью, которой на самом деле не чувствовала, я велела Петрусу показать нам, где они обычно играли. Он испугался, поняв, что я отгадала правду, и послушно повел нас дальше. Из спальни мы по лестничным ступенькам двинулись вниз. На площадке были два окна с толстыми стеклами, но когда Ретио поднес к ним факел, мы увидели позади только землю, где копошились белые черви. Не знаю, как стекла выдержали такое давление. Вскоре мы вошли в большой зал. Сопревшие ковры расползались у нас под ногами. Следуя за Петрусом, мы шли мимо закрытых дверей и арок, разинутых, как темные рты. Так мы вышли на вершину лестницы, куда более грандиозной, чем первая. Сходя по ней во тьму, я радовалась, что со мной Ретио. Его спокойствие подкрепляло мое шаткое мужество. Древний холод камня проникал сквозь изношенные подошвы и поднимался по хребту до самого сердца. Факел мало что освещал помимо наших испуганных лиц, и наш шепот будил призрачное эхо. Мы миновали одну площадку, затем другую, но Петрус, не говоря ни слова и не колеблясь, вел нас вниз. Мне мерещилось, что я вошла в пасть какого-то чудовища и теперь спускаюсь в его брюхо.

Когда лестница наконец кончилась, одинокий факел не смог рассеять окружавший нас мрак. Мы оказались в каком-то просторном помещении, пламя трепетало на сквозняке. Я и не видя знала, что оно много больше, чем бальный зал во дворце сатрапа. Я ощупью двинулась вперед, а Карлмин вдруг отпустил мою руку и скрылся там, куда свет не доставал. Я стала звать его, но в ответ услышала только быстрый топот его ножек. «Пойдемте скорее за ним!» — взмолилась я, и тут, словно духи, толпившиеся вокруг, разом зажгли свои фонари. Я вскрикнула от ужаса и тут же оцепенела.

В центре зала стоял на задних лапах огромный зеленый дракон, запустив когти в камень и вытянув хвост наискось через пол. Развернутые крылья поддерживали высокий свод потолка. На мощной шее сидела голова величиной с телегу, в какую запрягают волов. Блестящие серебряные глаза светились умом. Передними лапами, короче задних, он держал большую корзину, разукрашенную жадеитом и слоновой костью. В корзине безмятежно, но с невыразимым величием восседала женщина. Она не была красива, но власть, которой дышало все ее существо, делало красоту ненужной. Ни молодой, ни желанной она также не была. Она уже перешла рубеж средних лет, и резец скульптора не пытался это скрыть. Складки у нее на лбу говорили о мудрости, морщины в уголках глаз — о раздумьях. Драгоценности, украшавшие ее на скулах и над бровями, подражали драконьей чешуе. Я поняла, что это не изваяние Са в женском образе, что эту статую делали с настоящей живой женщины, и это глубоко поразило меня. Дракон изогнул шею, чтобы видеть ее, и даже его морда выражала уважение к той, которую он нес в своих лапах.

Никогда еще я не видела такого изображения женщины. Я слышала легенды о королевах-блудницах и прочих правительницах далеких варварских стран, распутных и злобных. Та, что была перед нами, обратила все эти россказни в ложь.

Какое-то время я видела только ее и лишь потом вспомнила о своем долге.

Карлмин, улыбаясь во весь рот и касаясь рукой колонны, стоял неподалеку от нас. Маленький и белый, как снег, в этом искусственном свете, онделал перспективу еще огромнее. Мне внезапно открылось то, что заслоняли дракон и женщина.

Свет струился от белых звезд и летящих драконов на потолке. Он вился лозами по стенам, обрамляя четыре арки, ведущие в темные коридоры. По всему огромному пространству пыльного пола располагались фонтаны, теперь сухие, и статуи. Это была внутренняя площадь, место для собраний или неспешных прогулок. Тонкие колонны поддерживали аркады из малахитовых листьев и сердоликовых цветов. Над одним из фонтанов парила скульптура взмывшей в воздух рыбы. Груды гнилого дерева там и сям говорили о прежних киосках или эстрадах. Ни пыль, ни разрушение не умаляли пронизывающей холодом красоты этого места. Масштабы и пропорции зала пробуждали во мне благоговение, смешанное с настороженностью. Народ, способный творить подобные чудеса, не мог погибнуть от каких-то пустяковых причин. Что за судьба постигла людей, чье волшебное освещение действует долгое время спустя после их ухода? Не грозит ли и нам та же участь? Что это было? Куда они все исчезли?

Исчезли? А что, если нет?

Здесь, как и в верхней комнате, я испытывала чувство, что они просто ушли куда-то, не взяв ничего с собой. Все те же следы мальчишеских ног на полу тянулись к единственной закрытой двери.

«Я не знал, что это место такое большое, — прозвучал в гулком пространстве тонкий голосок Петруса. Он обошел вокруг дамы с ее драконом, задрав голову к потолку. — Мы светили себе факелами. Как ты зажег свет, Карлмин?» Петрусу было явно не по себе от смекалки, проявленной младшим братом.

Но малыш, не отвечая, уже бежал по залу, будто в какой-то веселой игре. «Карлмин!» — вскричала я, и мой голос породил сотню звуковых призраков. Не успела я опомниться, Карлмин скрылся в одной из арок, и там тоже зажегся тусклый, неверный свет. Я бросилась следом, остальные бежали за мной. Я совсем запыхалась, когда пересекла площадь и очутилась в пыльном коридоре.

Мой сын отыскался в комнате с мигающими огнями, во главе длинного стола. За столом сидели люди в ярких экзотических одеждах, слышались смех и музыка. Я сморгнула, и видение сменилось двумя рядами пустых стульев. На тарелках и в хрустальных кубках виднелась лишь плесень после блюд и напитков, но музыка продолжала играть — приглушенная и навязчивая, знакомая мне по моим снам.