Песнь о Лии - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 10

Медленно и неохотно я отстранился от них. Каменц и второй мужчина увлеченно звонили, широкие улыбки и сияющие, лучистые глаза одухотворили их лица. Лианна продолжала напряженно читать. Она слегка приоткрыла рот, было видно, как она дрожит.

Я обнял ее и терпеливо ждал, слушая музыку колоколов. Лия продолжала читать. Наконец я мягко встряхнул ее. Она повернулась ко мне и посмотрела холодными, далекими глазами. Потом моргнула. Глаза широко раскрылись, она замотала головой, нахмурилась и пришла в себя.

Озадаченный, я заглянул в ее душу. Странно, очень странно. Меня захлестнул вихрь эмоций, одно чувство сменялось другим прежде, чем я успевал дать ему название. Стоило мне очутиться в этом смерче, и он потянул меня за собой. Мне стало не по себе. Вот-вот он швырнет меня вниз, в бездну. По крайней мере я так чувствовал.

— Лия, — позвал я. — Что случилось?

Она снова посмотрела на Посвященных, в ее взгляде застыли тоска и страх. Я повторил вопрос.

— Я… Я не знаю, — ответила она. — Роб, давай помолчим. Давай уйдем. Мне надо подумать.

— Хорошо, — сказал я.

Что с ней? Я взял ее за руку, и мы медленно пошли к тому склону, где оставили аэромобиль.

Шкинские детишки облепили его со всех сторон. Смеясь, я стал разгонять их. Лия стояла и смотрела на меня отсутствующим взглядом. Я хотел было еще раз прочитать ее чувства, но не посмел вторгаться в ее сокровенные переживания.

Мы поднялись в воздух и пустились в обратный путь к Башне, только теперь мы летели выше и быстрее. Я вел машину, а Лия, уставившись в пустоту, сидела рядом.

— Узнала что-нибудь полезное? — пытаясь переключить ее внимание на работу, спросил я.

— Да нет. Возможно. — Голос был безучастный, как будто говорил автомат. — Я прочитала всю их жизнь, две жизни. Каменц, как он сказал, работал программистом. Но не очень-то преуспевал. Гнусный человечек с гнусным характером, ни друзей, ни любовницы, никого. Жил один, избегал шкинов и не любил их. Он и людей-то не любил по-настоящему. Но Густаффсон как-то достучался до его души. Густаффсон не обращал внимания на холодность Каменца, на его злобные насмешки, на его жестокие шуточки. Густаффсон не отвечал ему тем же, понимаешь? И скоро Каменц стал хорошо относиться к Густаффсону, начал восхищаться им. Они никогда не были друзьями, но все-таки Каменц считал Густаффсона самым близким человеком.

Лия вдруг осеклась.

— И он пошел вместе с Густаффсоном? — бросив на нее быстрый взгляд подсказал я.

Глаза Лии по-прежнему где-то блуждали.

— Нет, не сразу. Он еще боялся, еще не доверял шкинам и был в ужасе от Сосуна. Но позже, когда Густаффсон ушел, Каменц начал понимать, насколько пуста его жизнь. Весь день он работал с людьми, которые презирали его, с машинами, лишенными всяких эмоций, ночами сидел один и читал или смотрел голографические представления.

Это не жизнь. Он никому не был нужен. Наконец он разыскал Густаффсона и принял культ Единения. Теперь…

— Теперь?..

Лия ответила не сразу.

— Он счастлив, Роб, — наконец проговорила она. — По-настоящему счастлив. Счастлив впервые в жизни. Раньше он не знал, что такое любовь. Теперь любовь переполняет его.

— Ты многое узнала, — сказал я.

— Да. — Все тот же безучастный голос, тот же отсутствующий взгляд. — Он совсем раскрылся. Там оказались ступеньки, но мне совсем не трудно было спускаться в глубину. Преграды словно зашатались, почти упали…

— А второй?

Лия поглаживала пульт управления и не отрываясь смотрела на свою руку.

— Второй? Второй был Густаффсон…

И эта фраза вдруг пробудила ее, воскресила ту Лию, которую я знал и любил. Она покачала головой, посмотрела на меня, голос ожил, и на меня обрушился стремительный поток слов.

— Послушай, Роб, это был Густаффсон. Он Посвященный уже почти год, и через неделю Конечное Единение. Сосун примет его к себе, и он желает этого, понимаешь? Он искренне желает этого, и… и, о, Роб, он умирает!

— Да, через неделю, ты только что сказала.

— Нет. То есть да, но я не то хочу сказать. Конечное Единение для него не смерть. Он верит в Конечное Единение, верит во все догмы этой религии. Сосун его Бог, и он хочет соединиться со своим Богом. Но он умирал и прежде. У него медленная чума, Роб. Конечная стадия. Болезнь грызет его изнутри уже пятнадцать лет. Он заразился в болотах на Кошмаре, там, где погибла его семья. Эта планета не годится для людей, но он там жил, руководил работой научной базы, это была краткосрочная командировка. Семья оставалась на Торе, они поехали к нему в гости, но корабль потерпел аварию. Густаффсон прямо-таки обезумел: он попытался добраться до корабля и спасти их, но ему достался бракованный защитный костюм, и сквозь дыры проникли споры. Когда он дотащился до корабля, все уже умерли. Он очень страдал от боли, Роб. От медленной чумы и еще больше от своей утраты. Он по-настоящему любил семью, он так и не оправился. На Шки его послали как бы в награду, чтобы он отвлекся, но он ни на миг не переставал думать об аварии. Эта картина стояла у меня перед глазами, Роб. Она была такая яркая. Он не мог ее забыть. Малыши остались внутри, в безопасности за обшивкой корабля, но система жизнеобеспечения отказала, и они задохнулись. А его жена… ах, Роб, она взяла защитный костюм и пошла за помощью, но снаружи эти штучки, эти огромные гусеницы, которые водятся на Кошмаре…

Я с трудом сглотнул, меня тошнило.

— Черви-хищники, — невесело уточнил я.

Я читал о них и видел голограммы. Я представлял себе картину, которую Лия разглядела в памяти Густаффсона: зрелище не из приятных. К счастью, я не обладаю ее Даром.

— Когда Густаффсон подошел, черви все еще… все еще… Ты понимаешь. Он перебил их всех из станнера.

Я покачал головой.

— Я не знал, что такое бывает на самом деле.

— Да, — сказала Лия. — И Густаффсон не знал. Они с женой были так… так счастливы, и тут… и тут этот случай на Кошмаре. Он любил ее, они были очень близки, он блестяще продвигался по службе. Знаешь, ему необязательно было ехать на Кошмар. Он поехал, чтобы испытать себя, потому что никто не мог там справиться. Это его тоже мучает. И он все время вспоминает. Он… она… — ее голос задрожал, — они думали, что им повезло, — договорила Лия и притихла.

Сказать было нечего. Я молча вел аэромобиль, размышляя и испытывая отдаленное, бледное подобие той боли, которую чувствовал Густаффсон.

Потом Лия заговорила снова:

— Он ничего не забыл, Роб. — Она говорила тихо, медленно и задумчиво.

— Но он обрел покой. Он помнит все, помнит, как ему было больно, но не терзается так сильно, как прежде. Он только жалеет, что они умерли без Конечного Единения. Почти как шкинская женщина, помнишь? На Собрании? Она говорила о своем брате.

— Помню, — отозвался я.

— Так же как она. И он тоже был открыт. Больше, чем Каменц, гораздо больше. Когда он звонил в колокольчик, ступеньки исчезали и все оказывалось на поверхности: и любовь, и боль — все. Вся его жизнь, Роб. За мгновение я прожила с ним его жизнь. Я мыслила, как он… он видел пещеры Единения… он спустился туда однажды, прежде чем принять эту веру. Я…

Над нами нависло молчание. Мы приближались к окраине Города шкинов. Впереди, сияя на солнце, рассекала небо Башня. И виднелись купола и арки сверкающего Города людей.

— Роб, давай сядем здесь, — попросила Лия. — Мне надо чуточку подумать, понимаешь? Ты возвращайся. Я хочу немного погулять среди шкинов.

Я хмуро посмотрел на нее.

— Погулять? До Башни очень далеко, Лия.

— Все будет хорошо. Пожалуйста. Дай мне немножко подумать.

Я прочитал ее чувства. Снова вихрь эмоций — еще более бурный, чем прежде. То и дело порывами ветра налетал страх.

— Ты уверена, что хочешь пройтись? — спросил я. — Лианна, ты испугана. Почему? Что случилось? Черви-хищники за тридевять земель отсюда.

Лия только бросила на меня тревожным взгляд.

— Пожалуйста, Роб, — повторила она.

Я не знал, что делать, и посадил аэромобиль.