Стеклянный цветок (сборник) - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 63

Гвоздь номера — впечатляющая фотография панциря Черепахи на оранжево-алом фоне заката с подписью «Черепаха: жив или мертв?» на обложке. Черепаху никто не видел с последнего Дня дикой карты, когда его облили напалмом и он рухнул в Гудзон. Искореженные и обгорелые обломки его панциря обнаружили на дне, но тело так и не было найдено. Несколько сотен человек клялись, будто на заре следующего дня видели, как Черепаха летел в своем старом панцире по небу над Джокертауном, но с тех пор он больше нигде не показывался, и кое-кто приписал эти свидетельства истерии и принятию желаемого за действительное.

Я не знаю, что думать о Черепахе, но мне было бы горько узнать, что он мертв. Многие джокеры верят, будто он один из нас, будто его панцирь скрывает какое-то жуткое уродство. Так это или нет, но он долгие-долгие годы был добрым другом жителей Джокертауна.

Однако у этой поездки есть еще один аспект, о котором никто не говорит, хотя статья Даунса напомнила мне о нем. Дело в том, что в смехе, который несется сверху, слышатся нервозные нотки, а в поспешности организации этой увеселительной поездки, о которой так давно говорили, нет никакой случайности. Нас — не только джокеров, но и тузов — хотят на некоторое время убрать из города, особенно, я предполагаю, тузов.

Прошлый День дикой карты стал настоящей катастрофой для города — и для каждой жертвы дикой карты, где бы она ни жила. Волна насилия потрясла всю нацию и выплеснулась в виде заголовков газет по всей стране. Так и не раскрытое убийство Плакальщика, расчленение ребенка-туза в гуще огромной толпы у «Могилы Джетбоя», нападение на «Козырные тузы», уничтожение Черепахи (или, во всяком случае, его панциря), массовая резня в Клойстерсе, где дюжину человек потом пришлось собирать буквально по кусочкам, предрассветный воздушный бой, озаривший вспышками света весь Ист-Сайд… Многие дни и даже недели спустя власти так и не могли назвать точное число погибших.

Одного старика обнаружили буквально замурованным в сплошную кирпичную стену, а когда его стали вырезать оттуда, то выяснилось, что невозможно определить границу между его плотью и стеной. Вскрытие обнаружило ужасную кашу — внутренние органы смешались с камнями.

Фотограф из «Пост» сделал снимок — у несчастного был такой кроткий и невинный вид! Полиция впоследствии объявила, что этот старик был тузом, причем не простым, а очень известным преступником, на совести которого убийства Малыша-Динозавра и Плакальщика и попытка убийства Черепахи, нападение на «Козырные тузы», воздушный бой над Ист-ривер, чудовищные кровавые обряды, которые совершались в Клойстерсе, и еще множество менее значительных преступлений. Многие тузы выступили в поддержку этого заявления, но общественность это не слишком убедило. Опросы показали, что большинство людей верит в теорию заговора, выдвинутую «Нэшнл информер»: все эти убийства были совершены независимо друг от друга различными могущественными тузами, известными и неизвестными, которые с полнейшим пренебрежением к закону и общественной безопасности использовали свои сверхчеловеческие способности, чтобы осуществить личную вендетту, а потом сговорились друг с другом и полицией и свалили все свои зверства на одного старого калеку, который весьма кстати погиб, притом явно от рук какого-то туза.

Уже объявлено о выходе нескольких книг, каждая из которых претендует на объяснение того, что «действительно» произошло, — беспринципность издателей не знает границ. Кох, который всегда держит нос по ветру, приказал возобновить несколько уже закрытых дел, а отделу служебных расследований обратить пристальное внимание на роль полиции во всем этом деле.

Джокеров жалеют и презирают. Тузы обладают огромной силой, и впервые за многие годы значительная часть общества перестала им доверять и начала опасаться этой силы. Неудивительно, что демагоги вроде Лео Барнетга в последнее время обрели такую власть над общественным мнением.

Поэтому я убежден, что наше турне было организовано со следующей — неявной — целью: обелить нашу репутацию, развеять страхи, вернуть утраченное доверие и заставить всех забыть о Дне дикой карты.

Признаюсь, я испытываю смешанные чувства к тузам, потому что кое-кто из них определенно злоупотребляет своими способностями. Однако, будучи джокером, я отчаянно надеюсь, что наши усилия увенчаются успехом — и отчаянно боюсь последствий в том случае, если этого не произойдет.

8 ДЕКАБРЯ 1986 ГОДА, МЕХИКО

Сегодня вечером у нас очередной официальный ужин, но я отпросился, сославшись на недомогание. Несколько часов свободного времени, чтобы спокойно отдохнуть в своем номере и сделать запись в дневнике, сейчас как нельзя кстати. И мои сожаления были далеки от притворных: боюсь, напряженный график и насыщенная программа нашей поездки начинают брать свое. Меня одолевает тошнота, хотя я и постарался сделать все возможное, чтобы скрыть от окружающих свое состояние. Если Тахион что-нибудь заподозрит, он обязательно настоит на обследовании, а как только правда выплывет наружу, меня могут отправить домой.

Я не допущу этого. Мне очень хотелось увидеть все те знаменитые далекие края, о которых мы вдвоем с Мэри когда-то так мечтали, к тому же становится ясно, что предпринятое путешествие куда важнее любой увеселительной поездки.

Куба не имеет ничего общего с Майами-Бич, по крайней мере для тех, кто удосужился заглянуть за пределы Гаваны; на тростниковых полях джокеров умирает куда больше, чем кривляется на сценах кабаре. А Гаити и Доминиканская Республика оказались неизмеримо хуже, как я уже отмечал на этих страницах.

Голос, который мог бы во всеуслышание заявить о чаяниях джокеров, — вот что сейчас нам отчаянно необходимо, если мы хотим чего-то добиться. Я не могу позволить себе сойти с дистанции по медицинским причинам. Наши ряды и так уже сократились на одного человека — Дориан Уайльд предпочел не лететь в Мехико, а вернуться в Нью-Йорк. Признаюсь, его решение вызвало у меня противоречивые чувства. Когда мы отправлялись в путь, я не питал особого уважения к «королю поэтов Джокертауна», чей титул столь же сомнителен, как и мое мэрство, хотя и подкреплен вполне весомой Пулитцеровской премией. Похоже, он получает какое-то злорадное извращенное удовольствие, размахивая своими липкими, слизкими щупальцами перед носом у людей и выставляя напоказ свое уродство в стремлении вызвать определенный отклик. Подозреваю, что это его агрессивное бравирование вызвано тем отвращением к себе, которое побуждает столь многих джокеров скрывать свои лица за масками, а кое-кого подвигло даже на попытку ампутировать изувеченные части тела. Кроме того, одевается он едва ли не хуже Тахиона, с нелепым пристрастием к жеманной манерности — в стиле короля Эдуарда, а привычка перебивать запах немытого тела чрезмерным употреблением духов делает его общество пыткой для любого, кто не лишен обоняния. Мое, увы, с возрастом совсем не притупилось.

Не достанься ему «Пулитцер», сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь мог отправиться в эту поездку, но немногим джокерам удалось добиться столь высокого, можно даже сказать, мирового признания. Я лично не нахожу в его творчестве ничего особенно заслуживающего восхищения, точнее сказать, его бесконечные заумные вирши кажутся мне отвратительными.

Несмотря на все вышеизложенное, я должен признать, что в определенной степени восхищаюсь его импровизированным выступлением перед семейством Дювалье. Подозреваю, наши политики устроили ему суровую выволочку. Когда мы улетали с Гаити, Хартманн долго разговаривал с «Божественным Уайльдом» с глазу на глаз, после чего вид у Дориана был сильно подавленный.

Хотя я согласен далеко не со всеми утверждениями Уайльда, тем не менее считаю, что у него должно быть право высказывать свое мнение. Нам его будет не хватать. Хотелось бы мне знать, почему он уехал? Я задал ему этот вопрос и попытался убедить его остаться — ради всех его собратьев-джокеров. В ответ он перечислил несколько довольно оскорбительных мест, куда я, по его мнению, мог бы засунуть свой хобот, оформив свой совет в виде едкого стишка. Занятный тип.